И это еще один повод, чтобы доказать Койн, что я чего-то стою.

Я чувствую, как поезд медленно, но верно замедляет ход. Фелиция и Далия отпускают меня. На лице последней я замечаю слезы. Обе девушки похожи друг на друга как две капли воды и если бы не одно явное отличие, я бы ни за что не отличила бы их.

Лазурно-небесные стальные глаза выдавали спокойный и ровный, а в чем-то даже холодный характер старшей из сестер – Фелиции. А вот янтарно-карие глаза, принадлежавшие Далии, говорили о теплом и еще беззаботном характере младшей сестры. Они - словно я и…

Прим. Ведь Фелиция наверняка опекает свою маленькую сестренку, ласково называя только ее особой кличкой. Хотя разница в возрасте у них далеко не такая, какой она была у меня с утенком, она наверняка чувствует себя ответственной за все, что бы ни случилось с Далией. Они повзрослели позже, чем пришлось взрослеть мне и Прим. Но для них этот период стал неожиданным, словно снег на голову, тогда как я была готова к этому с самого рождения.

– Китнисс, обещай быть собой, – напоследок говорит Этан, стоявший все это время в стороне. – Тебе ничего не нужно делать – ты уже покорила их.

Моя новая команда подготовки остается в купе, когда поезд, наконец, подъезжает к центральному вокзалу Капитолия. Мы еще увидимся в Тренировочном Центре, на подготовке ко дню Жатвы, во время Парада Трибутов, но отчего-то это гложет мое сердце. Возможно, потому, что каждую проделанную работу мне есть с чем сравнить.

По коридору из стороны в сторону мечется персонал. Видимо, Капитолийский прием - один из самых ярких и запоминающихся событий грядущего года. Сквозь толпу я замечаю проталкивающегося ментора с бутылкой в руках. Его тут же останавливает упитанная женщина, пытаясь растолковать то, что выносить алкоголь из помещения экспресса строго воспрещается, но когда это останавливало Хеймитча?

Неожиданно я вижу Пита, который, обогнув ментора, идет ко мне навстречу. Мой напарник выглядит выспавшимся и посвежевшим, будто не он сам бодрствовал до утра. Костюм на нем сидит более престижно, чем на мне, наверное, потому, что Питу всегда шли строгие вещи. Несколько пуговиц выглядывающей рубашки расстегнуты, и это придает его образу еще больший… Шарм? Ты опять забываешься, Китнисс.

Я выдавливаю приветственную улыбку, но, наверное, это выглядит ужасно, потому что Пит тут же хмурится.

– Привет, – непринужденно говорю я.

– Привет. Хорошо выглядишь.

– Спасибо.

Обмениваться дежурными фразами вошло мне в привычку, и я уже не расстраиваюсь. Но что-то все же не так. Взгляд небесных глаз обеспокоен, и, возможно, причиной его волнения являюсь я.

– Все в порядке?

– Вне всяких сомнений, – вру я.

– Китнисс, я знаю, тебе неприятна вся эта показуха, но постарайся… перетерпеть.

Показуха? О чем это он?

– Все будет хорошо, я обещаю, что на этот раз все будет более сдержанно…

Сдержанность, показуха? Ну конечно, несчастные влюбленные из Дистрикта-12… Мое сердце зажимают в тисках, и я чувствую, как притупившаяся боль ударяет по мне с новой силой. Он сочувствует мне так же, как и себе самому. Это фарс, и он остается фарсом даже теперь, когда закончились восстания, даже теперь, когда Койн стала президентом, даже теперь, когда все его чувства ко мне остыли…

– Хорошо.

– Вместе? – протягивая ко мне ладонь, спрашивает Пит.

И я не задумываюсь, потому что знаю, что ответить:

– Вместе.

***

Вспышки камер, кажется, ослепили меня в то мгновение, когда я ступила на мощеную землю Капитолия. Все вокруг замерло и сосредоточилось на нас. Каждая мелочь, которую едва успевали ухватить репортеры, сопровождалась очередным щелканьем камер. Все внимание в основном было приковано к переплетению наших рук – уже приевшейся традиции «Несчастных влюбленных из Дистрикта-12».

Из толпы доносятся вопросы, признания и просто оголтелые крики. С обеих сторон нас обступают люди в формах миротворцев. Медленно, пошагово мы продвигаемся к машине, которая доставит нас в Тренировочный Центр. Многие журналисты пытаются прорваться сквозь кольцо наших сопровождающих, но их быстро усмиряют, заставляя вернуться на прежнее место.

Удивительно только то, что я не замечаю ярких, небрежных, прежде кислотных цветов, в которые были окрашены наряды капитолийцев. Капитолийцев больше нет. Макияж у журналистов либо отсутствует вообще, либо кажется едва заметным и натуральным. Никаких вызывающих оттенков, вырезов и покроя: строгость, вычурность и опрятность – новые слова, внесенные в моду столицы.

Я замечаю машину с затемненными стеклами, которая, по-видимому, отводилась для элиты, прибывшей в город. И насколько я удивляюсь, когда понимаю, что «элита» - это мы сами.