Она, прежде отступавшая и копившаяся до нужного момента, обрушилась на меня разом. Я не была готова принять ее, чтобы, сжав зубы, перетерпеть

эти сотрясающие тело конвульсии. Но теперь мне уже не страшно – мне

кажется, так люди принимают смерть. Они ощущают себя в полной

безопасности и меланхолии – ведь уже не важно, куда ты попадешь и как хорошо там будет. Ведь ты, так или иначе, умрешь.

Боль. Все, что я слышу – мои собственные сдавленные крики. Все, что я вижу – плывущие перед глазами образы комнаты. Все, что я чувствую – боль. Меня никто не услышит; ощущение дежа вю вдруг красной тряпкой маячит в голове, отвлекая от агонии.

Всего неделю назад я верила в то, что меня найдут мертвой на пороге

собственного дома. Еще раньше я надеялась на то, что умру от голода,

не желая больше принимать бой, на который меня вынуждал мой собственный организм : сражаться – значит, жить, а я не желаю этого. Смерть обходит меня стороной, словно по приказу Сноу и Койн. Они хотят видеть, как я мучаюсь, видя смерть каждого, кто когда-либо был дорог мне.

Но сначала я убью её. Уничтожу. Сантиметр за сантиметром лишу ее тело жизни. Она поплатится за жизнь каждого.

Все, что теперь владеет мной, – жажда мести и ненависть. Я словно

подкошенная, хватаясь за прикроватное «произведение искусства» с таким

прозаичным названием – тумбочка, поднимаюсь на ноги. Уверенность

заглушает боль, но едва ли это поможет мне, и я смогу добраться до

Президентского дворца раньше того, как меня свяжут подоспевшие санитары.

Разум перестал откликаться на мои слабые, но отрезвляющие доводы: я

медленно схожу с ума.

Еще один шаг – нет. Я с грохотом падаю на пол, устеленный таким же

мягким, но уже ярко-оранжевым ковром. Это проклятые ватные ноги. Из горла вырывается сдавленный, похожий на рык раненного зверя крик.

Словно выбираясь из мертвой хватки ковра, я опрокидываю капитолийское «произведение искусства». Вместе с ней на пол падает ваза, усыпая пол

тысячей мелких осколков.

Упираясь руками о настил, встаю. Что-то пульсирующее болезненно ноет в ладонях. Обезумевшие глаза замечают на ковре кровь. Руки превратились в кровавое месиво, но я не замечаю этого. Еще раз я не позволю себе упасть: одержимая идеей мести, я бреду к двери, держась за увешанные картинами стены. И что бы сказали художники, узнай они, как я поступаю с их творчеством?

Я безумна. Я слышу свой собственных смех и в то же время чувствую соленые капли, стекающие к губам. Ненависть. К каждому художнику, к каждому предмету интерьера, к этим широким окнам, выходящим на центральную площадь, к этим коврам, к этой жизни. Ненависть к самому Капитолию.

Они отобрали у меня право на жизнь. Право на жизнь Прим. Право на

счастье у Финника. На мирную старость у Мэгз. На достойную службу у Боггса. На достижения в науке у Вайресс. На беззаботную надежду у моих домашних любимцев. На создание семьи у Цинны. Их смерть легла на их плечи. Наша боль – их вина.

Я чувствую, как пальцы цепляются за безмятежно висевшие картины, с

хрустом и треском ломая и опрокидывая их на пол. Вижу, как экран телевизора со взвизгивающим звоном трескается точно посередине. Декоративный фонтан, который бежал по стеклянному покрытию, разбивается

вдребезги вслед за ним.

Будь у меня топор, я бы управилась быстрее, и теперь я даже завидую

Джоанне, которая всюду таскала его с собой. Но в то же время я понимаю,

зачем она делала это – так быстрее расправиться с тем, что тебе так

ненавистно.

Крик. Я вновь почувствовала пульсацию в руках, но теперь разжимать и сжимать пальцы мне намного сложнее, чем прежде. Моя пытка становится невыносимой. Я похожа на загнанного зверя, но бегу я не от убийц, а от себя самой. Койн – она далеко, а я здесь. Управиться с собой куда проще.

За разнесенным шкафом следуют полки. И мне даже жаль, что в Капитолии абсолютно все делается из звенящего стекла – слишком больно и тяжело терпеть эти колющие раны и порезы. Кровь стекает по плечам – еще одно

ранение. Может, стоит считать их?

Я опускаюсь на пол и замечаю, что в комнате не осталось ни одного

«живого» предмета. Все перевернуто вверх дном, искалечено и изранено.

Это то, что творится у меня внутри. Пускай Койн устроит в этой комнате

день открытых дверей – вроде музея свободного посещения. «Здесь провела последние дни своей жизни символ восстания и девушка, давшая надежду, – Сойка-пересмешница». Все будут знать, что я - сумасшедшая девушка, выжившая из ума психопатка, сделавшая себе карьеру на одной только броши.