Энрике было четырнадцать лет, когда ему удалось обвести вокруг пальца хозяина одной карамельной фабрики, и в этом — несомненное свидетельство того, что боги заранее предопределили будущую судьбу нашего Энрике. Но так как боги — существа по натуре коварные, неудивительно, что сейчас, когда я пишу эти строки, Энрике обосновался в одной из тех гостиниц, которыми государство обеспечивает людей отчаянных и плутоватых.

Дело было так.

Желая улучшить сбыт своего товара, некий фабрикант организовал конкурс с призами для тех, кто представит полную подборку флажков, отпечатанных на обратной стороне конфетной обертки.

Трудность состояла в том, чтобы разыскать флаг Никарагуа, который попадался крайне редко.

Эти нелепые конкурсы, как известно, завораживающе действуют на подростков, и, сплоченные общей целью, они способны дни напролет подводить итоги своих трудов и обсуждать ход кропотливых изысканий.

И тогда Энрике предложил ребятам со своей улицы, сыновьям молочника и мальчишкам из столярки, подделать флаг Никарагуа при условии, что ему его предоставят.

Зная репутацию Ирсубеты, мальчишки колебались, но недолго, тем более что Энрике великодушно предлагал в качестве заложников два тома «Истории Франции» г-на Гизо[3], чтобы устранить любые сомнения в своей честности.

Так и был заключен этот договор — на улице, кончавшейся тупиком, с фонарями, крашенными зеленой краской, с редкими домами и длинными кирпичными заборами. Лазурный окоем льнул к дальним, увитым плющом изгородям, и только однообразное гуденье ленточной пилы да мычанье коров в загоне невесело вторили захолустной тишине.

Как я узнал позже, Энрике, пользуясь тушью и кровью, подделал флаг Никарагуа так умело, что отличить оригинал от копии было невозможно.

Несколько дней спустя Ирсубета щеголял новеньким духовым ружьем, купленным у старьевщика с улицы Реконкисты. В те поры отважный Бонно и непревзойденный Вале наводили ужас на весь Париж.

Я уже успел осилить сорок с чем-то томов, в которых виконт Понсон дю Террайль описывает жизнь приемного сына мамаши Фипар, великолепного Рокамболя[4], и страстно желал сделаться бандитом высокого полета.

И вот летним днем в одной из лавчонок неподалеку от дома я познакомился с Ирсубетой.

По улицам разлилась послеполуденная жара, я сидел на кадушке с травой, увлеченно болтая с Иполито, который, пользуясь привычкой отца соснуть после обеда, мастерил самолеты из бамбука. Иполито хотел стать авиатором, но не раньше, чем сумеет разрешить «проблему спонтанного равновесия». До этого он занимался вечным двигателем и частенько советовался со мной относительно возможного результата своих рассуждений.

Облокотившись на газету в жирных пятнах, между плетенкой с сырами и красной стрелкой весов, Иполито слушал меня внимательнейшим образом:

— Часовой механизм для пропеллера не пойдет. Электромотор с батарейками поставишь в фюзеляже.

— Значит, как и в подводных лодках…

— Каких лодках? Правда, ты можешь пережечь мотор, но скорость выравняется, а батарейки сядут нескоро.

— Слушай, а что, если использовать в двигателе беспроволочный телеграф? Ты должен обязательно этим заняться. Вот будет здорово!

В этот момент на пороге показался Энрике.

— Привет, Иполито! Мама велела спросить — может, ты отпустишь нам вперед полкило сахара?

— Не могу, дружище. Старик сказал, что пока вы не уладите счета…

Энрике слегка нахмурился.

— Странно слышать, Иполито!..

И полито добавил примиряюще:

— Не во мне дело, ты же знаешь… но старик, в общем… — И довольный, что есть повод сменить тему прибавил, указывая на меня: — Послушай, ты знаком с Сильвио? Это тот, с пушкой.

На лице Ирсубеты появилась учтивая улыбка.

— А, это вы! Поздравляю. Ребята из коровника сказали, что она стреляла не хуже крупповской…

Пока он говорил, я хорошенько разглядел его.

Он был высокий, худощавый. Блестящие черные волосы волнами ниспадали на выпуклый веснушчатый лоб. Глаза табачного оттенка слегка косили, а одет он был в коричневый костюм, перешитый на него руками, мало искусными в портняжном деле.

Он стоял, облокотившись о край прилавка, опершись подбородком о ладонь. Казалось, он размышляет.

Об упомянутом приключении с пушкой я расскажу вам не без удовольствия.

Как-то я купил у монтеров железную трубку и несколько фунтов свинца. Из этого хозяйства я соорудил нечто, что, по настроению, называл то кулевриной, то бомбардой. Процесс изготовления заключался в следующем.

В обмазанную изнутри глиной шестигранную форму я вставил трубку и залил свободное пространство свинцом. Разбив форму, я зачистил отливку напильником и с помощью жестяных скоб укрепил на лафете, сколоченном из толстых досок ящика из-под керосина.