мне в память, как неопровержимая истина, игнорируемая многими. Сын сказал, что с Джереми в классе

никто не дружит, а это неправильно, потому что у каждого человека обязательно должен быть друг!

Однажды Том устроил моему сыну ознакомительный перекур марихуаны. Пятнадцатилетний Джим и

его друг начали проявлять интерес к травке. Том, прикинувшись единомышленником в этом деле, раздобыл

самую лучшую забористую дурь, какую только смог найти. Парней рвало так, что ни тот, ни другой больше в

жизни не прикоснулись даже к обычным сигаретам. Об этом уроке взрослой жизни я узнал лишь через два

18

года и был безмерно благодарен «непутевому учителю» за горький опыт.

В семнадцать лет Джим влюбился в красавицу с прохладной северной кровью. Пепельные волосы,

взгляд голубых глаз с поволокой, спортивная фигура. И парень пропал. Ее семья переехала в Бостон из

Финляндии. Полгода Джим буквально жил под ее окнами, не смея подойти и заговорить с богиней своих

грез. Илоне было шестнадцать. И как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды он

увидел в парке плачущую Илону. Набравшись смелости, подошел к ней и предложил свою помощь.

Оказалось, что ее младший брат подсел на наркотики. С Джимом на плавание ходил парень, чей старший

брат работал в полиции в отделе по борьбе с наркотиками. Он-то и помог ребятам, накрыв несколько точек

торговли в районе. Илона ответила Джиму взаимностью. Они стали встречаться, и их любовь прожила целых

четыре года. Вместе с ней он отпустил свою юность. О причинах расставания Джим мне никогда не

рассказывал, да, признаться, я и сам не лез к нему в душу с расспросами.

Закончив исторический факультет Гарварда, сын увлекся автогонками. Получил много кубков, но в

двадцать восемь лет попал в серьезную аварию, и это закончилось множественными переломами. Целый

год он провел в клинике, учился заново ходить. В итоге принял решение оставить этот вид спорта и занялся

поставками европейских спортивных машин в Америку.

Я попросил дворецкого принести оставленную на террасе прессу. В надежде, что чтение отвлечет

меня от навязчивых мыслей о мексиканке. Развернув первое попавшееся в руки издание, и уперев в текст

невидящий взгляд, я некоторое время даже верил в то, что действительно занимаюсь чтением. Взгляд снова

и снова пробегал по одной и той же строке. «Черт, получается, что мне придется целых два года терпеть эти

критические дни, перепады настроения и косые взгляды близких мне людей. А может, бросить все дела на

пару лет и махнуть в Грецию? На Крите ждет прекрасный дом, где меня никто не будет рассматривать как

букашку под микроскопом! Отсижусь там до следующей операции и вернусь на Кейп-Код уже полноценным

мужчиной». Я вообразил, как бабушка мексиканки поведет себя после удачной трансплантации, ведь она

по-прежнему будет видеть во мне свою внучку. Однако проявление родственных чувств с ее стороны станет

настоящей пыткой. Как принимать навязчивую любовь и заботу от постороннего для меня человека? Нет,

придется точно бежать!

Я отложил газету. К бортику подплыл слегка запыхавшийся Джим:

– Пап, ты ничего не хочешь мне рассказать? У тебя вид человека, сбившего пешехода и скрывшегося

с места аварии. Кто тебе звонил во время обеда? Я же вижу, что ты чем-то взволнован, – не сводя с меня

подозрительно прищуренных глаз, спросил сын, поднимаясь из бассейна.

Я уже и сам чувствовал необходимость поделиться с Джимом сложившимися обстоятельствами.

– Том нашел донора, но это женщина, – выпалил я и замолчал, позволяя сыну самому представить

масштаб предстоящих перемен с его отцом.

Джим обтирался полотенцем, а услышав новость, замер.

– Что за бред!? Надеюсь, ты отказался? – осторожно спросил Джим.

Я молчал, боясь разочаровать его.

– Пап, ты меня пугаешь! Ты, что, согласился? – Джим просто испепелял меня взглядом.

– Думаю над этим вариантом, однако только с условием, если в дальнейшем будет возможность

сделать операцию по смене пола. Присядь, пожалуйста, – теребя в руках газету, я указал ему на кресло