Оно понятно — старики всегда по прошлому вздыхают.

Молчит Петров. Что-то заинтересовало его в информации старика.

— Спроси, — обращается он к Пины, — а тот ли это Данилов, что на центральной усадьбе киномехаником работал, юкагир? Даниловых-то в селе много…

Пины переводит вопрос. Рахтугье отвечает.

— Да, — говорит Пины, — тот самый.

— Хорошо бы встретиться, — думает вслух Петров.

— Чего трудного… — так же вслух размышляет Пины, — он сын Рахтугье.

— Как? — очнулся от своих мыслей Петров.

— Ну как?.. — пожимает плечами Пины, — …это …ну так.

(Пины удивляется, что такой ученый человек, как Петров, не знает всем известных вещей. И начинает путано, по-своему рассказывать Петрову о давних отношениях родовых кланов, географическом их расселении, паспортизации — голова идет кругом!)

Понял наконец Петров — ученый человек, что Рахтугье чукча крещеный, христианин, как и юкагирка Эльгинэ — его жена, так уж получилось. А их сын Семен потому Данилов, что самого Рахтугье при крещении Данилом нарекли, давно это было, а Эльгинэ — так та просто Щербакова от рождения, а в паспорта все записывал полуграмотный уполномоченный, а чего он там записывал — то неведомо, да разве главное, что на бумаге, ты на жизнь смотри, на людей и думай.

Вот и думает теперь Петров: «Значит, тот самый. Жив-здоров, стало быть, ну и слава богу».

В обиде на Данилова Петров. И вспоминать ему не хочется ничего, не хочет портить себе настроение, но не вспоминать не получается.

Прошлой зимой получил он письмо от Семена Данилова, тревожное, печальное письмо. Семен сообщал, что у него странная болезнь горла, жить ему осталось мало, он ничего не может есть, пьет только теплый чай и просил достать в Магадане меду и отправить ему в тайгу.

Достал Петров меду, хоть это было нелегко, ходил по друзьям, половинил их запасы, присланные с материка, — две двухлитровые полиэтиленовые квадратные фляги принес он на почту, где продукты для пересылки за пределы области не принимали.

— Что тут? — спросили его на почте.

— Гипосульфит, — брякнул он.

Девушка пожала плечами, протянула ему посылочный ящик, показала на молоток и гвозди.

Семен получил посылку, «спасибо» написал. Рад был Петров, что помог человеку, от голодной смерти, можно сказать, спас.

А к весне его самого так вдруг скрутило, что впору было завещание писать. Два месяца пролежал в больнице. Понял он еще до того, как узнал от врачей, что его хроническая пневмония давно перешла в туберкулез.

Вот тогда-то сосед по палате рассказал ему о целебных свойствах медвежьего нутряного сала. Попей, говорит, с месяц, я тебе рецепт дам, как только письмо от своего старика получу, Письмо пришло быстро.

Рецепт Петров переписал. А где медвежатину достать? И тут вспомнил он о своем приятеле Семене Данилове. «Вот уж у кого этого добра, небось, бери — не хочу».

Петров написал письмо Данилову и предупредил, что на почте могут не принять, так пусть он в одну пустую флягу из-под меда нальет жиру, а скажет то же, что и Петров, — гипосульфит.

Долго не было ответа, Петров уже выписался, лежал дома, ожидал путевку в южный санаторий. Наконец пришла весточка от Семена. Он сообщал, что мед помог, еще раз благодарил, а вот про медвежий жир прямо написал — не пришлет. Медведя, мол, им, юкагирам, убивать нельзя, он их прародитель, род Данилова оттуда свою ветвь ведет — весь этот набор шаманских благоглупостей пришлось читать Петрову.

Сначала не поверил Петров, думал, Семен шутит, в конце письма все прояснится. Нет, ничего хорошего, кроме пожелания здоровья, не было в конца, письма.

«Вот тебе и друг-приятель», — горько вздохнул Петров.

Петров забрался в ярангу — все меньше комаров. Там же, лежа на шкурах, продолжал бесконечное чаепитие Пины. Серега со своим восторженным обожателем Костей давно умчался на реку, Костя решил показать ему свои тайные места с диковинными рыбами…

Коричневая величиной с ладонь толстая рыба оказалась обыкновенным карасем. От материковского карася она отличалась толщиной и цветом. Жили рыбы в заводи, в тине, потому и цвет у них такой, объяснял Косте студент.

Без труда они быстро наловили два кукана, рыба была медлительной, жирной, какой-то полусонной.

— А там, под корягами, всегда налим отдыхает. Вот станет холодно, хорошо ловить его. Хоть, руками.

— А медведей у вас много? Ты не боишься? — спросил Серега.

— Многа-а… — махнул рукой Костя, как будто речь шла о комарах. — У меня от них — во!

Он вытащил из кармана клубок ремней, распутал их. Это была праща.

Костя вложил камень, раскрутил ремень, и самодельный снаряд, врезался в воду. Когда камень вылетал из пращи, кожа оглушительно хлопнула — под стать выстрелу из малокалиберной винтовки.