— Знаешь что, посмотри в коридоре, — сказала Аминак.

Маркин догадался — речь об одежде. Меховая одежда старика была на месте. Значит, он ушел не в клуб, а в гости или просто прогуляться по берегу, посмотреть вблизи на шторм.

— Аминак…

Она посмотрела внимательно на Маркина.

— Ты что такой грустный? Что случилось?

— Ничего… А с чего веселиться?

— У нас говорят, кто не умеет по-настоящему веселиться, тот никогда не сможет понять горя, по-настоящему горевать. Знаешь, — пыталась Аминак расшевелить Маркина, — имтугмит — самое веселое племя. У нас даже об этом сказка есть. Рассказать? Слушай.

…Вот скалы Нувукак. Это наша земля. Племя эскимосов: мамрохпагмит, имтугмит, ситкунагмит, нупагмит, маютегмит — все эти маленькие роды издревле жили здесь. Жизнь заставила их объединиться, заставила поселиться здесь, на неприступных обрывах.

Наши камни — свидетели прошлого. Часто эти камни видели и чужеземцев. От своих наблюдателей и разведчиков мы всегда знали, когда придут незваные пришельцы. И готовились.

Все люди наряжались в самые яркие одежды. И еще каждый одевал или раскрашивал два больших камня. Если смотреть издали — получалось много народу, втрое больше, чем на самом деле.

С обрывов спускали калюкак — большие барабаны, от их звуков камни содрогались, от эха больно становилось в груди. Когда враг подходил к скалам, люди начинали петь, плясать и веселиться. Зажигали большие костры, гремели калюкаки и саяки, и пришельцы останавливались, пораженные. И всегда уходили назад, говоря себе: «Нельзя победить народ, если он такой веселый и смелый». А может быть, им становилось жутко от звуков калюкаков, а может быть, и стыдно того, что пришли со злым намерением к такому жизнерадостному народу.

Вот такая сказка. Но в каждой сказке есть своя правда. А жизнь? Разве она не похожа на сказку? В ней хватает радости — как в сказке, а в сказке достаточно горечи — как в жизни.

Вон то место — Ингегрук, там стояли чужеземцы. С земли, с тундры и скал нельзя было покорить наши племена. А с моря? С моря никто нападать не отваживался. Разве можно на море победить эскимосов, если они на простых байдарах и с копьем выходят охотиться на кита? А разве они могли победить кита, если бы были все время грустными людьми? Охотникам чаще других известна неудача, и им нельзя отчаиваться. Ты ведь тоже охотник?

— Не совсем… я охотовед…

— Все равно. Раз ты хочешь знать нашу жизнь — будь веселей.

Маркин засмеялся:

— Буду.

К вечеру Вири заметил, что ветер переменился, птицы стали лететь навстречу ветру, стаи уток и гагар сменили курс и «легли» на ветер, забираясь высоко и уходя от берега.

«Надо сказать людям, завтра будет северный ветер, прибой утихнет, надо собираться на моржовую охоту», — думал старик и неторопливо шел к дому.

Эта примета — изменение поведения птиц — никогда не подводила старика, и он сказал Маркину:

— Собирайся. Завтра охота.

Маркин уже не спрашивал почему. Он доверял Вири.

Старик зажег трубку и смотрел на сборы. Маркин складывал в угол кухлянку, нерпичьи брюки — верхние, тонкие брюки из неблюя — нижние, чижи, торбаса из нерпы. Показал старику лахтачьи подошвы — целые. Маркин знал, что в рваной обуви на охоту нельзя. Правило это продиктовано целесообразностью, а не только поверьем, будто в рваную обувь, в дыру, уходит удача. Нет, человек на охоте имеет дело с морем. Приходится выходить на лед, ступать по кашице из льда и снега, работать с водой. А много ли станет пользы от человека, если ноги его мокры и сам он от этого начинает мерзнуть?

— Не бери красную камлейку. Возьми мою, — сказал Вири.

— Зачем?

— Морж не любит красное… У вас ведь тоже… корова… не любит…

— Это бык не любит, — рассмеялся Маркин, — на корриде.

— Морж тоже не любит, — твердо сказал Вири, недовольный смехом Маркина.

— Ладно, — согласился Маркин.

Готовясь к завтрашнему выходу в море, охотовед узнал, что нельзя жарить мясо моржа на костре, а то морж рассердится и перевернет байдару. Нельзя бросать в костер водоросли, а то на охоте начнется шторм. Нельзя показывать ножом в море, а также размешивать ножом сахар в кружке чая, все это может повредить предстоящему промыслу. Много еще разных «нельзя», разных древних табу терпеливо вызнал Маркин, чтобы не выглядеть в море неуклюжим и не прогневить товарищей по охоте, не испортить им настроения. Он понимал, что сами зверобои тоже не очень-то верят в эти приметы, просто соблюдают обычаи стариков, а старики и на берегу старшие, и в море.

От капризов промысловой удачи, понимал Маркин, в прошлом зависела судьба племени, судьба рода. Сейчас уж не так и важно, в конце концов, добудем моржа или нет. Но висит же в русских домах подкова на счастье, и ни одному эскимосу не приходит в голову удивляться или осмеивать этот обычай. Мне все это тоже надо знать, изучать и соглашаться. Плохим иначе Маркин будет ученым, думал он.

Утром Маркин еще валялся в спальном мешке, когда со своего наблюдательного пункта прибежал Вири.

— Киты! — выдохнул он.