Шрифт:
Она приподнялась на кровати, опираясь на локоть, лицо ее было диким и прекрасным, но чужим.
Сестра поспешила выпроводить Селию из комнаты. Селия слышала, как она прошла назад к постели, и сказала:
— Вы должны жить ради ваших детей, помните это, дорогая.
И услышала, как мать отозвалась незнакомым покорным голосом:
— Да, я должна жить ради детей. Вы могли и не говорить мне этого. Я знаю.
Селия сошла в гостиную и направилась туда, где висели на стене два цветных эстампа. Один назывался «Горюющая мать», другой — «Счастливый отец». Об этом, о втором, Селия не была высокого мнения. Женоподобный мужчина на этом эстампе никак не походил на то, как, с точки зрения Селии, должен выглядеть отец — счастливый или какой-то другой. А вот обезумевшая от горя женщина, с разметанными волосами, обхватившая детей, — да, вот так выглядела мамочка. Горюющая мать. Селия кивнула с чувством странного удовлетворения.
Теперь то и дело что-нибудь происходило, — а иногда очень даже интересное, — как тогда, например, когда бабушка взяла ее с собой покупать траурные платья.
Селия ничего не могла с собой поделать: ей ужасно понравились эти черные одеяния. Траур! Она в трауре! Звучит очень солидно и по-взрослому. Она представляла, как все на улице на нее смотрят: «Видите ту девочку всю в черном?» — «Да, у нее только что умер отец». — «О, Господи, какое горе. Бедная девочка». А Селия шла в это время с печально склоненной головой. Ей было немножко стыдно за такие мысли, но что она могла поделать, если ощущала себя интересной и романтической особой.
Приехал Сирилл. Он стал совсем взрослым, но с голосом у него то и дело происходило что-то странное, и тогда он заливался краской. Держался он грубовато и чувствовал себя не в своей тарелке. Иной раз в глазах его блестели слезы, но стоило кому-нибудь заметить это, как он приходил в ярость. Он застал Селию, когда та вертелась перед зеркалом в новом платье, и не стал скрывать презрения.
— О чем еще может думать такая малявка. О новом наряде. Ну, видно, ты совсем еще дитя, раз не понимаешь, что произошло.
Селия ревела и думала, до чего же он злой.
Мать Сирилл избегал. Он больше был с бабушкой. При ней он играл роль единственного мужчины в семье, и бабушка его всячески в этом поощряла. Она советовалась с Сириллом насчет писем, которые писала, спрашивала его мнение о самом разном.
Селии не разрешили пойти на похороны, что она сочла очень несправедливым. Бабушка тоже не пошла. Ходил Сирилл с матерью.
Мать впервые вышла из своей комнаты утром в день похорон. В своей вдовьей шляпке — довольно милой и маленькой — она казалась Селии чужой — и… и… да, совсем беспомощной.
Сирилл держался как настоящий мужчина и заступник.
Бабушка сказала:
— Тут у меня несколько белых гвоздик, Мириам. Я подумала, что, может, тебе захочется положить их на гроб, когда его будут опускать.
Но Мириам покачала головой и сказала тихо:
— Нет, лучше я ничего такого делать не буду.
После похорон подняли жалюзи, и жизнь пошла своим чередом.
6.
Селия задавалась вопросом, так ли уж бабушка любит маму и так ли уж мама любит бабушку. Она не вполне понимала, что заронило подобную мысль ей в голову.
Она очень переживала за мать. Мать ходила как тень, все больше молчала.
А бабушка почти весь день занималась тем, что получала и читала письма. Она то и дело говорит:
— Мириам, тебе, безусловно, это будет интересно. Мистер Пайк так прочувственно пишет о Джоне.
Но в ответ мать морщится как от боли и просит:
— Будь добра, не надо, не сейчас.
И бабушка чуть поднимает брови в удивлении и откладывает письмо, сухо бросив:
— Как угодно.
Но вот приходит новая почта и история повторяется.
— Мистер Кларк — добрейший человек, — сообщает она, шмыгая носом. — Мириам, послушай это обязательно. Тебе станет легче. Он так красиво говорит, что наши умершие навеки остаются с нами.
И вырванная из своего безмолвия Мириам восклицает:
— Нет! Нет!
После этого внезапного вскрика Селия и решила, что она знает, что испытывает мать. Мать хотела, чтобы ее оставили в покое.
Однажды пришло письмо с иностранной маркой… Мириам разорвала конверт и села читать — четыре листа, исписанных изящным убористым почерком. Бабушка не сводила с нее глаз.
— От Луизы? — полюбопытствовала она.
— Да.
Наступило молчание. Бабушка не сводила с письма жадного взгляда.
— Что она пишет? — наконец не выдержала бабушка.
Мириам неторопливо складывала письмо.
— Я не думаю, что оно предназначено для кого-либо еще кроме меня, — спокойно отозвалась мать. — Луиза всё понимает.
На этот раз брови бабушки взвились до самой кромки волос.
Через несколько дней мать с кузиной Лотти уехала, чтоб переменить обстановку. Месяц Селия прожила у бабушки.