Латохин сразу же понял: сказал лишнее и, что еще хуже, совершил непоправимое, однако чувство ложного самолюбия не дало ему отступить. Молча прошагал мимо Нины.

Когда он доставал для нее воду, желая хоть немного помочь ей, он и помыслить не мог, что всего через несколько минут после этого оскорбит ее так жестоко.

У Нины безвольно дрожали губы, она делала все, чтобы не закричать, не застонать… Когда Латохин скрылся в темноте, у нее сорвался вопль отчаяния:

— О-ой!..

Не помня как, дотащила ведра до сарайчика и, увидев котелок и несколько картофелин, приготовленных тетей Машей, все-таки смогла осознать, что должна сесть и почистить их для ужина. Быстро поставила ведра, накрыла фанерками и взялась за нож с деревянной ручкой.

Тетя Маша перебирала гречневую крупу.

— О-хо-хо… Хлеб наш насущный, — проговорила тетя Маша и взглянула на девушку. — Тебя как будто трясет, Нин?

— Холодно мне.

Нину действительно всю трясло, и она ничего не могла поделать с собой. Нож стал срываться, очистки пошли толще и короче.

Тетя Маша поднялась, приложила руку ко лбу Нины:

— Жара нет?

— Вроде нет.

— Сегодня Федосову отнесли… Могила не глубже метра… — Тетя Маша сняла ладонь со лба Нины. — Да, не похоже на температуру… Нин, ну что же ты так толсто! Смотри, какая шкура поползла!

— Сейчас, тетя Маша… Сейчас я прилажусь…

Но как Нина ни старалась, как ни замирала, напрягаясь, думая тем самым овладеть собой, ничего не помогало.

— Нин, да что с тобой? Что случилось-то?

Девушка вдруг вскочила и, рухнув на постель, затряслась от беззвучных, без слез, рыданий.

— Девочка моя!.. Да что с тобой?..

Нина рывком отвернулась к стенке, и слезы, которые она до тех пор сдерживала, вдруг прорвались.

— Господи! Да что же это с тобой? Случилось что? Обидел кто?

Нина продолжала рыдать.

Тетя Маша, вздохнув, пристально посмотрела на Нину и спросила:

— Скажи-ка, девочка моя, ты, случаем, не в положении?

— Что?.. — еле слышно прошептала Нина, краснея от стыда.

— Говорю, не забеременела ли?

— Тетя Маша!.. — вскрикнула Нина.

— Ну ладно, ладно… — ласково сказала тетя Маша. — Не обижайся, пожалуйста. Только с мужиками этого не может быть, а с девчатами и бабами, как ни верти, случается.

В эту бессонную ночь Нина Ободова думала о том, что ей, пожалуй, теперь уж не выкарабкаться из той глубокой пропасти, в которую бросили ее обстоятельства. Нет, не выкарабкаться… Если б она могла смотреть на жизнь проще!

Сергей Латохин был хорошим человеком. Он был доброжелателен ко всем, старался помочь девушкам в их тяжелой работе. Никто столько не шутил с ними, никто столько не подбадривал их, сколько он. А ведь эти помощь и внимание исходили не от богатыря — от щупленького, битого-перебитого на войне парнишки. Вроде как добрый, внимательный человек, знающий, что такое беда, участливое слово товарища, кружка кипятку, когда озяб…

Тетя Маша тоже была добрым человеком. Сколько Нина у нее живет, не попрекнула ничем и даже белье ее стирала жидким, с неприятным запахом мылом сама, не считая это за какой-либо труд, да, собственно, и не считая маленькие Нинины кофточки и трусики за настоящее белье. По воскресеньям вставала так, чтобы не разбудить Нину, старалась, чтобы девушка отоспалась. Сама ходила в очереди за пайком. Хорошо относилась, и все же могла вот так больно ранить, даже не заметив, что ранила…

Могла добрая тетя Маша, мог добрый Латохин, и если они могли, то дело, решила Нина, очень плохо…

На следующее утро Латохин предложил организовать на стройке фронтовую бригаду.

Конечно, девчатам надо было немедленно откликнуться на это предложение. Да и как иначе?! В газетах иногда писали о них с тем пафосом, который не мог оставлять сомнений, что «фронтовая» это почти что гвардейское соединение на переднем крае. Сделает рывок вперед, увлечет за собою остальных — и победа, о которой все мечтали, еще ближе!.. Думать тут было не о чем. Однако Оля-солдат, получившая такое прозвище потому, что ходила в обмотках и шинели, спросила:

— Станем мы фронтовой, а что изменится? Ведь мы и так работаем по совести…

— Верно, — согласился Латохин.

— Что ж тогда?

— Как тебе объяснить… — До сих пор идея фронтовой бригады казалась Латохину настолько ясной, что он не дал себе труда подумать, что кроме общих слов может сказать о ней другим. — Понимаешь ли, Оля, не буду тебе повторять того, что пишут в газетах… Думаю, что, взяв высокое имя фронтовой, будем чаще думать о тех, кто сейчас заботится не о себе, своей жизни, а только о том, чтобы победить.

— Будем думать… — согласилась Оля-солдат. — И тогда процентов будет больше?

— Постараемся, — просто ответил Латохин.

На том и кончили. Дядя Митя решение одобрил.

Нина Ободова не принимала никакого участия в разговоре, стояла в сторонке, полуотвернувшись от Латохина. Выбрав момент, Сергей подошел к девушке.

— Я, может, вчера слишком… — произнес он, как вполне искупающее вину, извинение.

Нина повернулась к Латохину:

— «Может»! — неожиданно громко повторила она. — Уй-ди!