– У меня ноги нет!
– я слышал, как возмущался один из солдат.

– Не кричите, пожалуйста, - тихо просил его фельдшер.
– У меня очень болит голова. Сейчас вас зашьют, поставят простенький протез и вернётесь в строй.

– Но мне больно!

– Пожалуйста, - в напряжённо-тихом голосе медика чувствовалось желание прикрикнуть самому, - говорите потише. И не заставляйте высаживать вас насильно. Напоминаю, что за неподчинение - трибунал...

Очень скоро в вагоне остались лишь самые тяжёлые. Моего соседа вместе с ещё тремя умершими выгрузили, но их место тут же заняли новые носилки с людьми-обрубками. "Декорации", - повторял я про себя.
– "Всего лишь декорации". И лишь глубоко-глубоко в мозгу, раздражающе, как комар, зудела одна-единственная мысль: "Интересно, сколько людей попали сюда из-за отступления Захарова и игр с НИИ Робототехники?"

Через несколько часов самолёт, благополучно покинувший разрушенный Париж с обглоданной Эйфелевой башней, приземлился в сырой дождливой Москве. Я сошёл с трапа, уже зная, что делать дальше.

25.

Люстра - огромная, как солнце, сверкала мириадами хрустальных капель. Они мелодично звенели, когда внизу проходили официанты в красных ливреях. Люди в дорогих костюмах сидели за столиками, которые ломились от деликатесов. На огромных фарфоровых блюдах громоздились горы мясных закусок, осетрины и румяных куропаток. В красивых стеклянных чашечках с маленькими серебряными ложечками масляно блестела чёрная икра, жареные поросята сжимали во ртах огромные запеченные яблоки. В горшочках, источавших пар, плавали в бульоне пельмени, щедро политые сметаной. Десятки видов салатов, тропические фрукты, рыба, мясо, вина мушкетёрских времён и коньяк, выдержанный от десяти и более лет, - тут можно было отыскать всё и в любых количествах. Официанты всегда были улыбчивы и рады услужить, а небольшой оркестрик на возвышении в глубине зала играл задорную живую музыку. Праздник живота. Мечта, которая стала доступна любому советскому человеку.

Виртуальная реальность. Коммунизм, построенный в отдельно взятой локальной сети.

Человек, сидевший напротив меня, смаковал кофе из микроскопической чашечки. Остальные посетители косились на нас с недоумением: как же так? Заплатил - так пробуй, сколько влезет, заворота кишок всё равно не получится. А этот чудак кофе пьёт, ты только погляди, Зин.

– Ты понимаешь, о чём говоришь?

– Конечно, - отвечаю я.
– О срыве вооружённого переворота.

Палыч посмотрел внутрь чашечки, словно там лежала шпаргалка.

– Всё не так просто, дорогой друг. Очень непросто. Взгляни на это с моей точки зрения. Заявляюсь я, скажем, к министру обороны или к товарищам из Ставки Верховного Главнокомандования и говорю: так и так, надо отменять парад седьмого ноября. Парад, ставший традицией; парад, который проводится со дня становления Нового Союза. Парад, к которому весь Союз уже давно привык. И как ты думаешь, что мне ответят товарищи из Ставки? Что я дурак? Нет. Они ответят, что я не просто дурак, а дурак, предатель и паникёр. После чего меня отправят в лагерь, а войска всё равно пойдут по Красной площади и потом поедут на фронт. Или не поедут, учитывая то, что планируется. Или, например, кто-нибудь узнает вдруг, что я дал команду своим сотрудникам следить за Гречко. Всё сразу же станет ясно и я либо потеряю агента, либо голову. Тут надо действовать по-другому, - решительно молвил Палыч, подняв, наконец, глаза и неприязненно покосившись на семейку за соседним столом, которая поглощала еду с неимоверной скоростью, беззвучно хохоча. Хорошо, что этот виртуальный ресторан позволял полностью отключить звуки в пределах метра от своего столика.

– К тому же, - продолжил Палыч, - мне кажется очень заманчивой возможность вскрыть весь этот контрреволюционный гнойник в один присест и насовсем. Для этого даже делать ничего не надо - всего лишь ждать. Ждать до тех пор, пока они сами себя не раскроют и не натворят дел, которых хватит на десять расстрелов.

– И с высокой вероятностью потерять Москву, - буркнул я. Мой начальник был прав, поэтому сопротивление было бесполезно - я не чувствовал правоты и спорил исключительно из желания найти изъяны в его плане, дабы их устранить и не налепить ошибок.

– Нет, Москву мы точно не потеряем. Да, я предвижу уличные бои...

– ...И жертвы среди населения.

– А если эта сволочь уйдёт в подполье и станет вредить, думаешь, обойдётся без жертв?
– Палыч посмотрел на меня глазами старого усталого еврейского портного. Такой же взгляд был у Моисея - мудрый и полный бесконечного смирения.
– Давай ты оставишь мне тяжёлые решения, а сам займёшься полезными делами. Например, завербуешь Гречко и выяснишь у него, кто стоит за всей этой катавасией.

Я скривился.

– Прекрасно. А я-то думал, что отработал реабилитацию.

Палыч моих слов будто и не заметил:

– Дам тебе новые документы. Плохонькие, для агентов среднего класса, чтобы не возникло подозрений. Командировочное сделаем такое же. Справишься?

Я пожал плечами и уже потом понял, что, собственно, и не против. Не после того, что я видел. Раньше, когда я был в рядах Конторы, всё было как-то проще: мир делился на чёрное и белое, на людей и клонов, а сейчас я начал различать полутона и оттенки. Серые "трудящиеся массы" распадались на отдельных людей и обретали лица. Мария, не желающая бросать пьющего мужа, раненые в поезде, ещё сотни и тысячи людей... Что будет с ними после мятежа? Меня захватило дурацкое чувство ответственности, за которое было даже немного стыдно перед циничным шефом, привыкшим видеть фигуры на доске, а не живых людей.

– А куда деваться?

– Тогда удачи, - Палыч допил кофе, со звоном поставил чашечку на блюдце.

– Спасибо, - я поднялся из-за стола.
– Надеюсь, вербовка Гречко не будет напрасной.

– Не переживай, - успокоил меня начальник.
– У меня есть пара козырных тузов в рукаве. Ты только информацию дай.

– Как там Манька, кстати?

– Безобразничает, - скривился шеф.
– И скучает, места не находит.

Я вздохнул.

– Ещё кое-что, - Палыч вновь одарил меня уставшим взглядом.
– Напоминаю, что в Конторе идут очень жестокие кабинетные войны. Все подозревают всех. Ещё раз меня вызовешь - глаз на жопу натяну.