Я не мог скрыть удивления и восхищения. По куриному дворцу важно прохаживались петухи, в точности изображая походку своего хозяина. Таких петухов видел впервые, натуральные павлины в миниатюре. Разглядывая куриц, предположил, что и супруга его такая же пухленькая, ухоженная, кудахчущая квочка. Забегая вперед, скажу, предположения подтвердились в точности.

– А теперь пройдем туда, - указал он на большое строение, - ты, надеюсь, не торопишься. Приезжая ко мне, торопиться нельзя. Мой принцип - никогда не торопиться!

Мысленно перенес на завтра все дела. Строение оказалось конюшней. Три красавца-жеребца и десять не менее красивых кобыл! Дух захватывает! Особенно одна кобыла арабской породы! Мне б такую!

Только не надо сопоставлять! Это я о песне. Песня есть такая: "Ах, какая женщина, мне б такую!". Гимн мужской зависти. Увидел в ресторане красивую женщину и обзавидовался, рыдать готов. Более омерзительной и унизительной для мужчины песни я не слышал. Хочешь - добивайся, не можешь, или она тебя не хочет - забудь. Но рыдать от зависти?! Нонсенс. А вот позавидовать такой красоте, естественно по-белому, не грешно. Может быть и грешно, но не настолько, как в этой песне поется. Мечтать, желать, восхищаться - это я понимаю. А вот завидовать..., чушь какая-то!

– Это еще не все, - сказал Эмир, довольный произведенным впечатлением, еще кое-что покажу.

С трудом отведя глаза от коней, я взглянул на Эмира. Коренастый, коротконогий, с приглаженными, точнее, с прилизанными волосиками (как купец из старых советских фильмов, только без бороды), маленькие, бегающие глазки. На лихого всадника он никак не походил.

– Слушай Эмир, ты ездишь верхом? Получается?

– А ты думал. Только в последнее время не удается, некогда, - при этом он почему-то отвел глаза, - да и больно прыткие они.

Поднялись на второй этаж конюшни, моим глазам открылась избушка из детской сказки, "на курьих ножках".

– Голубятня! Мечта детства!
– показалось, что сейчас он лопнет от удовольствия.
– Каждой твари, как говорится, по паре, а то и больше... сотен баксов.

Через некоторое время, направляясь к дому, Эмир не сдержался.

– Ну как?

– Слов нет!

– Это плохо. Слова надо уметь говорить, - он сделал глубокомысленную паузу, - где-то, кому-то и когда-то ты чего-то не сказал, или сказал не так, как следовало, или не вовремя. И теперь пришел ко мне.

– Вот об этом я и хотел поговорить.

– Ты опять не вовремя, Батыр. Так и быть, покажу еще кое-что.

Невысокое здание, к которому он меня подвел, оказалось псарней.

– Здесь только тобеты. Слышал про такую породу?

Конечно, слышал. Пастушьи собаки, волкодавы. Порода была загублена в годы советской власти, скот и чабанов обобществили, а про собак забыли. Теперь ее пытаются восстановить. Но он не дал мне продемонстрировать эрудицию.

– Их корни из Тибета, отсюда и название такое. Их никогда не держали на привязи, это свободные собаки. С волками дрались на равных, помогали пастухам, с детьми нянчились. Не веришь? Не подпускали малышей к огню, точно тебе говорю.

– Верю, Эмир. А слов нет, потому что восхищен.

– Все это и есть моя гордость, - с пафосом произнес он.

Оригинальная такая гордость. Животная.

На крыльце дома ожидала хозяйка.

– Что же гостя в дом-то не ведешь, - закудахтала она, - стол накрыт давно. Проходите, Батыр, у нас практически все свое, экологическое.

Но Эмир повел в другую сторону от комнаты, из которой доносился ароматный запах чего-то "экологического" (весь день пробегал, не обедал).

– Гордость я тебе показал, а теперь покажу душу.

Душой оказалась картинная галерея. На стенах были развешаны работы старых мастеров советского периода. Классический и добротный соцреализм. Коллекция великолепна, жаль Рима ее не видит, она лучше разбирается. Эмиру я немедленно, памятуя о том, что слова надо говорить вовремя, выразил искренний восторг.

– Находишь? Хорошо, что так сказал. Понимаешь, во времена перестройки, когда в стране все стало разваливаться, я работал в Госснабе. На дефицитных стройматериалах сидел, при бабках был, конечно. И приходит баба, искусствовед, плачется, говорит музей надо отремонтировать, помогите. А я ей: а мне, говорю, что с того будет, если помогу? Она думала-думала и говорит: картину подарю. А на кой мне твоя картина, отвечаю? А она: да ей цены, говорит, нету. Тогда, говорю, такой не надо. Ты подбери, чтобы цену хорошую имела, чтобы продать ее смог. Потом мы с ней сошлись на почве искусства, сама она неинтересная была, тощая, костлявая, в очках. Я люблю баб справных, чтобы все при них было. Вон моя, видишь, как кудахчет. Такую и ты себе найди.

– Хорошая у тебя супруга, Эмир, - ответил я, опасаясь, так ли сказал, вовремя ли.

Но он пропустил мои слова мимо ушей.

– Так вот, мы с искусствоведкой по всей стране картины собирали. Я ей наряды на стройматериалы подписывал и приплачивал помаленьку. А она понимаешь, что делала: к ней художники приходили, просили, чтобы музей картину купил. Это сейчас они все классики, а тогда кому они нужны были, картины кроме музеев никто и не покупал-то. А у нее чутье на талант, понимаешь, ушлая такая баба была. Видит, что картина может уйти за хорошие деньги, тогда и говорит художнику: чего ты хочешь, денег у музея нет. Давай я, так уж и быть, сама ее куплю. Ну и платила копейки. В те времена много чего ценного до музеев не доходило, да из запасников уплывало. Так и получилась коллекция.