– Иваныч велел не задавать тебе вопросов, Батыр, но смотрю я, много ты пьешь, опасно это. Знаешь, сколько народу тут себя погубило! У всех такая же тоска в глазах была, как у тебя.

Я силился что-то ответить, доказать, но мысли не связывались.

– Ложись-ка ты спать, Батыр, мне тебя беречь надо, а то Иваныч голову потом оторвет.

Яша предоставил в мое распоряжение свою маленькую, но уютную квартиру, а сам перебрался в дом к подруге, фройндин, по-ихнему. Я неплохо ему платил и за квартиру, и за услуги в качестве водителя и гида. И за наши беседы, только он об этом не догадывался, получал премиальные и был доволен.

Периодически звонил Иваныч, всегда с нового номера, покупал карточку для мобильного, звонил и покупал новую карточку. Такая конспирация, удобно, практично и... дорого. А что поделаешь?

– Ничем пока обрадовать не могу. Они наложили арест на дом. Удалось вывезти кое-какие ценности.

– Саныч, - не называть же его Иванычем по телефону, - там был...

– ...портрет я спрятал в надежном месте.

– Спасибо Саныч.

– Еще новость, неприятная. Не знаю, совпадение это или нет, но вашу сестру и ее жениха уволили с хлебозавода по сокращению. Уточняю причины.

В следующий раз он сообщил, что младшая сестренка не допущена к защите диплома. Но, спустя несколько дней, успокоил.

– Развел с ректором, сговорчивый оказался.

Каждый следующий звонок приносил неприятности. Я жил предчувствием надвигающейся беды. Она не заставила себя ждать.

Даже вечно спокойный Иваныч, был взволнован.

– Ее отец, вы понимаете, - показалось, что голос Иваныча дрожал, на него не похоже, видимо, помехи на линии, - серьезно болен.

– Да, Иваныч, - ответил я, нарушив конспирацию. Ком в горле.

– Говорят, инсульт.

Мы долго молчали, осмысливая случившееся. Наконец, Иваныч прервал затянувшуюся паузу.

– Он был там, вы понимаете? Был. Но я не знаю результата. В сознание он не приходил.

– А она, как она?

– Плохо. Ее оставил муж, - Иваныч произнес эту новость буднично, как диктор по радио, - но держится, видел со стороны. Пока не рискую приближаться, меня пасут. Но что-нибудь придумаю.

– Это важно, держи меня в курсе, в случае необходимости, я немедленно прилечу.

– От вас тут никакого толку не будет, закуют прямо на трапе самолета.

Должен признаться, что дядя Жаке был последней соломинкой. Я надеялся на чудо, а он умел делать чудеса. Давно согласившись с разгромом холдинга, с потерей имущества, с общественным позором, свалившимся на мою голову, я не хотел терять свободу. Быть эмигрантом, все равно, что быть в тюрьме. Почитайте классиков, все великие писатели из эмигрантов, если не все, то многие. И тогда вы меня поймете. Или хотя бы послушайте Яшу.

И еще. Дядя Жаке не только друг и учитель. Поверьте, это не громкие слова. Он часть моей жизни, он... Не буду больше рассуждать на эту тему, он жив, и очень надеюсь, будет жить.

Представил Риму, ей сейчас труднее всего, и некому помочь. Утешали слова Иваныча, что она держится. Верю ему, Иваныч не из тех, кто любит преувеличивать. В последнюю нашу встречу, я был просто очарован ею. Исчезли апломб, высокомерие, неприступность. Как когда-то - нежная, заботливая, беззащитная. Надо было сказать что-нибудь ободряющее! Но, как всегда, я думал только о себе. Помнится, огорчился из-за туфель, они были в пыли. Рима усмехнулась, глядя на них, это у нее хорошо получается. И, тем не менее, в тот день она была другая. Как бы это сказать? Она была моя, из моей юности. Красивая и гордая, а волосы - настоящий вулкан!

Верующие люди в такие минуты молятся, прося у бога поддержки для своих близких и родных, находящихся в беде. Я неверующий, но вспомнил священника из православной церквушки недалеко от Мюнхена, куда мы заезжали по просьбе Яши. Статный, интеллигентный, блестяще владеющий несколькими языками. Он не наставлял, скорее, делился размышлениями.

– Все мы приходим к Богу, кто-то с помощью церкви или, скажем, мечети, кто-то самостоятельно. Но дорогу к Богу находит каждый.

Меня привело бессилие. Попробовал молиться, не получилось.

Тогда решил выпить. После первой рюмки отпустила дрожь в руках, после второй прояснилось в голове, после третьей наступило долгожданное расслабление. Я пил, опять пил, до тех пор, пока окружающее пространство не стало расплываться.

Перед глазами всплыл образ Римы, неясный, как на портрете. Старался увидеть ее глаза, не получалось. Выпивал еще, чтобы сосредоточиться, но очертания становились более размытыми. Тогда я мысленно обратился к дяде Жаке. Взглянув на меня, он с презрением отвернулся. Отец, где ты? Помоги мне! И он не заметил меня, уплывая куда-то в даль. Слышал, как звала мама, откуда-то издалека, пытался ее найти, но голос был слышен все тише и тише, пока не исчез совсем.