Листочек, который должен был давно слететь вслед за своими собратьями, подрагивая на ножке, стал разворачиваться и наливаться малахиовой зеленью, еще крепче цепляясь за казавшуюся мертвой ветку.

С самим деревцем тоже стали происходить метаморфозы. Затрещала кора, сращивая старые раны. Разогнулись ветви. И пусть они были голыми - это не помешало им тянуться вверх. К солнцу. Вздрогнули корни, расширяя трещины в скальной породе. Кое-где даже брызнули осколки камня.

А под деревом, в небольшом озерце с неестественно синей водой, вдруг стали водить затейливый хоровод непонятные сущности, а скорее сгустки некой белесой субстанции, похожие на маленьких осьминожек.

Быть живым - мое ремесло

Это дерзость, но это в крови.

'Алиса'

Семиградье.

Эти территории можно было бы назвать государством, но это будет в корне неправильным суждением. Государства как такового, с сильной центральной властью здесь и в помине нет. Его не было ни на заре существования Шагдабала, его нет и сейчас.

Семиградье - это территории независимых вольных городов, контролируемых кланами. Территории, которые манят разумных, как разлитый на столе нектар бабочек. Кто-то здесь становится по-настоящему вольным и счастливым. Кто-то меняет одно ярмо на другое. Для большинства эти земли вообще становятся последним пристанищем их бренного тела. В любом случае всем, пересекшим границу Семиградья, даются равные возможности начать жизнь с чистого листа.

Гранд Высокого Искусства империи Радогон Таулброк Итерим

монография 'Весь Шагдабал'

Почти месяц, по ощущениям Матвея, он смотрел увлекательный документальный фильм 'Из жизни первобытных людей'. По крайней мере, так ему казалось. Правда, если быть до конца откровенным, фильм был не таким уж и увлекательным, вернее сказать нудятина сплошная: молодой обнаженный парень с откровенно дебильным лицом был занят тем, что...

Жрал.

Жрал все. Жрал по принципу: 'Все полезно, что в рот полезло'. Корешки, паучки, какие-то слизни, сочные зеленые побеги, показавшийся на свою беду этому троглодиту зверек, очень похожий на ежа. Птичьи яйца: и совсем свежие и из которых вот-вот должны появиться птенцы. Даже трупы недавно умерших или растерзанных хищниками животных. Все, что имело хоть какую-то энергетическую ценность, шло этому проглоту в пищу. На ночь этот 'неандерталец' забирался в нору под корнями большого дерева, закупоривая колючим кустом лаз. А утром начиналось все по-новому.

Была правда во всем этом одна странность, которая очень пугала парня. Молодой абориген, с лицом, не утяжеленным печатью интеллекта, был очень похож на Матвея Владимировича Хантова - то есть его самого.

Последнее, что он помнил из предыдущей жизни - это гул и свет приближающегося локомотива, затягивающий его тело непонятный омут и вроде сильный удар в голову. Но в последнем не уверен.

После этого все. Никаких плаваний в Великом Ничто, никаких светящихся тоннелей, никаких Высших Судов, определяющих место твоего дальнейшего существования: райские кущи или сковорода чертей. 'Щелк' и он смотрит на себя со стороны, ползающего по поляне в небольшой рощице незнакомых деревьев, голым задом кверху и тянет в рот всякую гадость.

И так целый месяц.

'Блин, может это и есть Чистилище?
– подумал тот, кто считал себя Матвеем Хантовым - смотреть, не имея возможности что-то исправить, во что ты превратился из молодого и сильного мужика. Чем не наказание за неправедно прожитую жизнь?'

Как он не сошел с ума, если с ним в данной ситуации такое вообще было возможно - он не знал. Вернее предполагал, а если быть еще более точным, то надеялся на то, что отцовское воспитание, бывшее ему костылем в трудных ситуациях, помогло и здесь.

А он говорил:

– Матюх, запомни, паниковать, рвать от безысходности на себе волосы, жалеть себя можно начать в любой момент. Вот только ни первое, ни второе, ни третье никогда еще к чему-то хорошему не приводило. Осмотрись, оцени правильно ситуацию, прикинь возможные варианты дальнейших действий. А потом действуй по обстоятельствам.

Вот и осматривался он. Нет, не так, смотрел на самого себя целый месяц, пытаясь оценить и прикинуть. И НИ-ЧЕ-ГО. Ничего ему в голову, если она у него была, не лезло.

'Похоже, пора паниковать - подумал Матвей, ну или тот, кто себя таковым считал и закричал - Это хреновое голливудское кино задолбало. Где я спрашиваю Гайдай мать вашу? Где добрые советские фильмы?'

'Это не Чистилище и это не кино' - как гром среди ясного неба вдруг ворвался в его голову слабый голос. Какой-то обезличенный, бесполый, то есть сразу и не определишь, кому он принадлежит: мужчине или женщине.

'Кто это?
– истерично закричал он. Вернее подумал, что закричал - Кто со мной говорит? Где я? Почему я не чувствую своего тела? Что...
– горохом из рваного мешка посыпались из него вопросы. А еще он почувствовал, что липкая паутина паники все же потихоньку стала накрывать его сознание.

'Мат'Эвэй, возьми себя в руки, не разочаровывай меня'.

'Какой нахрен Мат'Эвэй? Где ты? Ну, покажись и сделай так, чтобы я смог чувствовать свое тело, тогда и поговорим. Я объясню тебе, как связываться с боевым пловцом сука. Я так с тобой поговорю, что...'.

Истерика прекратилась внезапно. Матвей уже не видел того дебелого, кормящегося на поляне парня, не слышал никакого голоса, не мог думать и говорить сам. Единственное, что он осознавал - это то, что пока еще существует. Каким образом, и в каком качестве не знал. Он и до этого не знал, кто он: дух, сущность или еще какая бестелесная мутотень. Уверен был в одном - окончательно он еще не умер.