Андрей подумал, что в чужом городе все может статься, даже наважденье. Он скрестил пальцы и три раза поплевал, приговаривая: "Свят-свят! Чур меня! Чур меня!"

Теперь, когда вертуна на прежнем месте не было, он уже иначе стоял перед глазами художника. То была теперь персона в картине, мираж, облаченный в живую плоть. Андрей прикидывал к призрачной фигуре самый натуральный фон. И вспомнил картину Брейгеля Питера "Иоанн на Патмосе". А что, сделать бы этого вертуна с Лёхиным лицом тож с крыльями! И складывал Матвеев картину в уме, так увлекся, обо всем позабыл. Минута истинного наслаждения для него была, когда полон был диким стремленьем души, подымающейся туда, куда никому доступа не было из земных.

Кабы знал Андрей, кабы ведал! Ах ты господи, святая воля! Кто был смутно виденный силуэт на московском небе, кто состоял вертуном при калужском веселом каруселе?

Людей на земле эвон сколько, пройти негде. Так и кажется, один человек уйдет — ничего не изменится. Ан нет, ушел человек — и дыра образовалась. И никто-никтошеньки его не заменит ни в жизнь. Вот не стало Лёхи рядом — и пусто. И чем дальше, тем больше пустоты. И никем дыра та проклятая не заполняется. Хоть лопни! И кто скажет, как надо жить? Любой ошибется. Почему-то всегда люди одни и те же ошибки вершат. Думаешь, голова? Думай! Дум много, голова одна…

Зрелище каруселя, возбудившее в Андрее поначалу неописуемый восторг, привело его теперь, после встречи с вертуном, похожим на старого друга, в печаль и смятенье. Душевное опьянение улетучилось незнамо куда, взгляд потух. Даже лицо у художника спало, и под глазами вышли синие круги. Андрей не знал, что ему делать. Есть? Не тянуло, значит, сыт. Уходить? Было некуда, незачем, да и не хотелось. Андрей создан был живописцем, но когда краски меркли, жизнь становилась мелкой и ненужной. Белое в белом, серое в сером, белое в сером — загадки нет… Хотелось выть.

Как не стало Лёхи, так что-то большое от жизни отпало. Такой мастер был, а сгинул нипочем, зря. Как в воду канул. Город весь тогда перерыли, кабаки обшарили — не нашли. В толк не могли взять, куда подевался, не иголка же. Так и осталось по сию пору загадкой — ушел из дому и растаял, как дух. Был человек и бесследно исчез.

Ну, нарывался он, это было. Особливо по пьяному делу. Сколько раз выручать его приходилось из всевозможных историй. Лез Лёха на рожон, во всем меру переходил, ввязывался в драки. Живописцы говорили Матвееву: "Гляди, Андрей, хорошим Лёха не кончит, нарвется где-либо на пулю или нож, приглядывать за ним надо бы. Как бы худа не вышло…"

Да где там приглянешь? На себя оборотиться некогда. Живописная команда, заказы, дети, дом, жена, ученики — все на нем. Постоянные срочности у всяких ея императорского величества живописных дел. Как пришел Лёха в живописную команду к Матвееву, положили ему получать шестьдесят рублев в год и двадцать пять юфтей муки и овса. А через два года добился Андрей для Лёхи нового оклада — в полтораста рублей.

Канцелярия от строений поручила тогда Матвееву и архитекторам Трезини и Земцову освидетельствовать художество Степанова, как живописное, так и в золочении, при которых он обретался.

Андрей Матвеев и архитекторы Трезини и Земцов донесли в Канцелярию от строений, что Лексей Степанов "в живописной работе и в заданных ему гисториях, как божественных, так светских, за обыкновение справлять может без нужды, в золотарном же как на полюмент золотом и серебром и поталью преизрядно превзошел, и золочение его явилось лучше иноземческого, как доброму и искусному мастеру надлежит". И Лёха стал получать новый оклад, но пить не бросил.

Раз, после сильного запоя, в смертельной тоске в петлю полез. Еле отходили его тесть да жена…

Однако ж и после того был Лёха полон смятенья. Большего, чем имел, жаждал он, что ли? Места не мог себе найти. И что ему нужно было? Живи да трудись. Или хотел лучшею кистью России прослыть, славу первого живописца снискать, первенство его чтоб признали? Кто его знает…

Такие, как Лёха, всегда себя до предела доводят. Однажды он сознался Андрею:

— Мне цыганка нагадала, что умру молодым от пули. Я спросил ее: "А что, войне быть?" — "Нет, говорит, войны не будет, а только умрешь от пули, так карта показывает…"

Жил он, казнил сердце свое, ждал смерти за самому неведомые грехи. А после и сгинул. И по сию пору больно было Андрею. Сколько они всего переделали вместе! Иконы писали, картины малевали, опочивальню государыне разделывали, модели и рисунки сочиняли. Всего не перечтешь. И разом все оборвалось. А ведь редкий был человек и живописец был удивительный. Да что кому надо! И дела до этого никому не было… Только Андрей сам не свой ходил да живописных художеств мастер Иван Яковлев сын Вишняков сокрушался…