— То, что важнее всего дня нас было в этом портрете, как будто есть, — заговорила императрица, — взаимная любовь и согласие… Только сдается мне, что сходство сбилось: что-то Анна вышла на себя не похожа, а? — спросила она, обращаясь к Бирону. — Да и принц тоже…

Герцог молча кивнул головой и пожал плечами:

— Такие портреты делают в разных странах давно. В Нидерландах, во Франции и в Испании. Даже моляры часто малюют сами себя с супругой. Что-то такое, помнится, есть у Ван Рейна и у его светлости Питера Рубенса… Так что…

— Двойной портрет, — повторила императрица задумчиво и значительно, но, кажется, только с тем, чтобы хоть что-нибудь сказать. Она как-то враз сникла и погасла.

В глазах ее уже не было ничего, кроме обычной скуки. Ей все очень быстро надоедало. Сдержку ее падающего настроения мог произвести только герцог.

Бирон снова взял в обе руки руку Анны Иоанновны. И сказал:

— Яхонты-то как блестят…

— Их сиянье, — бойко подхватил Андрей, — и есть тот священный символ слияния двух любящих сердец, коего я более всего добивался!

Матвеев, забыв обо всем, посмотрел на Бирона победно и весело. На его большие коричневые вывернутые уши с пучками черных волос, посмотрел на бычью его шею, на гладкое, холеное лицо. Он уже как-то привык к герцогу. Живоглот-то он живоглот, а так из себя мужчина заметный, чем-то даже привлекательный, не зря же эта… А лютость его от страха и ненависть от страха…

Тут Андрей оборвал себя, а вслух сказал, обращаясь к императрице:

— Ваше великое державство, касательно до портретного сходства, как вы соизволили заметить, и ваша светлость тоже, — обратился он уже и к Бирону с поклоном, — что оно нечаянно сбилось, то смею нижайше заверить со всею моей заботливостью и тщанием, хотел я обратить в оном двойном портрете вниманье на то, из каких тонких материй состоит существо чувствий человеческих.

При этих словах живописца Бирон зловеще ухмыльнулся, но Матвеев уже знал, что останавливаться ему нельзя, и он молол старательно, как добрая голландская мельница:

— Принцесса Анна как женщина не может совладать со своею душой, тогда как принц Антон как мужчина умеет победить всякую страсть умеренной и строгой думой…

Анна Иоанновна слушала живописца с интересом, ее глаза опять ожили, она примеряла слова моляра на себя и на Бирона. Ей нравилось толкование картины, которое давал моляр, еще более, чем сама картина. Она вспомнила, что когда отдала принцессе Анне указание готовиться к свадьбе, та обвила руками ее шею и залилась слезами. И сама императрица тогда заплакала. И теперь ей было приятно об этом думать. "Хорошо быть молодой, готовиться к свадьбе, шить наряды, забываться в мечтах о любовных предметах. Хотя и нет меж Анной и Антоном притяжения взаимности, а вот стоят на картине, как живые, и любят друг друга, и за руки держатся, и в полном согласии… Хорошо бы, чтоб этот же моляр срисовал вот так же и меня с герцогом. Ах, как бы я любила сию картину. Но это невозможно". Государыня горестно вздохнула.

— Мне, вашему рабу нижайшему, — долетел до нее голос моляра, и она стала его слушать, — принцесса виделась как жемчужина всех добродетелей. Я тщился силой своей художества и ремесла передать силу той власти, какую имеет над нами любимый человек.

Анна Иоанновна, услыхав эти слова, многозначительно посмотрела на герцога, а тот улыбнулся ей в ответ и беззлобно подумал: "И что этот моляр басни плетет, ему бы молчать следовало. Принца сделал похожим на себя и заливается". Но герцог видел, что императрица слушает моляра с видимым удовольствием, и решил ему не мешать. Он только хмыкнул и сказал:

— Картина изрядно получилась, только тут они у тебя уж больно оба красивые… — Он слегка покачал головой и добавил: — А принц в особенности!

Сказано это было без осуждения, но с легкой насмешкой. Императрица эту насмешку поняла, а герцог продолжал:

— Таково уж ремесло молярское, видно, ни меры в нем, ни веса нету, и легко сбиться с верного курса.

Тонкие губы герцога дрогнули в еле заметной усмешке.

Затем снова была тишина, страх и ожидание.

Карлица улыбнулась Андрею по-прежнему ласково и спокойно. Императрица взглянула на курносого Матвеева и подумала:

"Как простодушно и славно излагает он смысл картины. Каравакк — тот только надувается, потеет и пыхтит, парик ему на ухо съезжает, а про этого говорили, что он дерзок и гордец, но он же и мастер превеликой, а доброму мастеру можно все простить".

— Ну хорошо, — решила наконец императрица, — мы довольны, и твое усердие будет вознаграждено. — Она протянула Андрею белую, пухлую, по-детски перетянутую ниточкой длань.

Моляр бросился к креслу, рухнул на колени и принял эту длань бережно, как драгоценную святыню, и коснулся ее пересохшими губами.

Потом отполз на несколько шагов и поднял голову. Посмотрел вокруг.

Все улыбались. Андрей встал.

Давно не испытываемое приятное расположение овладело российской государыней.

— Герцог, извольте обрадовать принцессу Анну, что парный портрет вышел удачен.

Бирон кивнул.

А Матвеев сказал неведомо для чего:

— Будет ли высочайше дозволено взять мне сей портрет для внесения в него некоторых исправлений касательно до большего сходства?

— Да, бери! Бери! — вместо императрицы ответил Бирон по-простецки и чуточку раздраженно. Ему это затянувшееся смотренье давно надоело и хотелось скорей попасть в манеж, к любимым лошадям. — Бери, поправь, что тебе — для наилучшего сходства — указали, и немедля доставишь во дворец.