— Я этого не ожидала, — обратилась она ко мне.

— Чего не ожидали? — в тот момент я не очень хорошо соображал, что происходит.

— Что она алкоголичка. Я давно заметила, что с ней что-то не то. Целый месяц она была какая-то странная.

— Кто?

— Эсмеральда.

Я встал и направился к выходу. Я думал, что болен. Только когда вышел, сообразил, что она говорит о сериале, который смотрят все старухи последние два года. Я стоял на пустом перекрестке. Огляделся — мне все еще мерещилось, что за мной гонятся. И тогда впервые в этом городе я остановил такси.

Таксист, красивый малый, мягко вел машину. Я стал приходить в себя. Он был постарше меня, но выглядел молодо, приятный парень со спокойным чистым лицом. На нем было выражение такой уверенности, что то, что случилось со мной в метро, отодвинулось в давнее время.

Я откинулся на сиденье, и мы поздоровались через зеркало. Он смотрел на меня. Взгляд был непростой. Нет такого нью-йоркца, который был бы прост, будь то водитель, рабочий или уборщик. Даже когда те таксисты, которые не говорят по-английски — азиаты, африканцы, арабы, — повернутся к тебе и на ломаном скажут: «К Порт Аторити лучше поехать по Восьмой», это будет значить «я далеко не так прост».

— У тебя вид, будто ты только что с родео, где тебя забыли привязать к быку, — подмигнул мне водитель.

Я рассказал, что со мной произошло.

— Это «Золотые пули — сыновья разрушения», — со знанием дела изрек он. — Нью-йоркская группировка. — И переменил тему: — Иностранец? Как Нью-Йорк?

Я уловил, что для него «Как Нью-Йорк» совсем не то, что для меня.

— Никак не начну жить в нем, как хочется. Здесь своя жизнь, и никто не спрашивает, хочешь ли ты жить по-другому. Немножко как тусовка байкеров, а ты пришел туда на концерт «Ву Танг Клан». Или пристаешь к ним, что твой любимый писатель Достоевский.

— Иди в такси, — дружелюбно посоветовал он. — Полностью оплачивает твои счета. У меня красавица жена, трое детей. Кругом шестнадцать. — Он замялся. — Только есть одна вещь. — Он повернулся к отверстию в плексигласе и проговорил полушепотом: — Я никогда не изменял жене. — Он выжидательно посмотрел на меня.

— Ну да, — согласился я.

— Тебе не кажется это странным? Жениться на ней в восемнадцать и ни разу не изменить? Все мои друзья пустились во все тяжкие. Они меня ругают. Говорят, жизнь проплывает мимо. А мне, понимаешь, совсем не хочется ей изменять.

— Твои друзья сами не рады, что этим занимаются, — перебил я его. — Их жизнь к этому обязывает. Как светских персон, которые должны посещать вечеринки.

— Что делать, если я ее люблю, — оправдывался он. — Но мне все время говорят…

Он остановил машину. Я расплатился и пошел домой. На душе было хорошо после этого разговора. Я почти забыл про метро.

* * *

Сижу на кушетке напротив лифта в Манхэттенском центре реабилитации умственно отсталых и непонятно чего опасаюсь. Я не опасаюсь чего-то конкретного. Я опасаюсь абсолютно всего. Мне кажется, что со времени моего приезда в Нью-Йорк жители и даже здания в нем повзрослели на несколько лет и от меня требуют того же. Мне кажется, что повзрослели даже клиенты. И поэтому я испытываю трепет, как перед экзаменом, к которому не только не готов, а который уверен, что провалишь. Смотрю, как клиенты входят в центр и рассасываются по коридорам. Я побаиваюсь даже их.

— Почему ты делаешь так много детей? — Джамал доброжелательно подталкивает в бок клиента, с которым выходит из лифта. — Сколько их у тебя? Десять? Двенадцать?

У парня напрочь отсутствует затылок, вместо глаз щелочки с портретов Модильяни. Ума не приложу, как он мог добиться того, о чем говорил Джамал.

Ко мне подходит Безумный Денни. Беспечно садится рядом со мной, спрашивает, не забыл ли я, что мы договаривались пойти после работы рисовать мелом на задах нью-йоркской тюрьмы. Я согласно киваю. Безумный Денни поднимается.

— Пора, Миша, — бросает он на ходу.

— Я сейчас, — говорю я и остаюсь сидеть на кушетке.

И сижу, пока все клиенты не расходятся по классам, а коридор погружается в тишину. Мне неспокойно.

— Я сейчас, — говорю вполголоса уже самому себе.

А пока отправляюсь в рабочий центр, стою около столов и поправляю клиентов, если они что-то сделали неправильно. Они должны оборачивать книги в суперобложки и складывать их в стопки. Мы записываем количество обернутых книг, и к концу месяца клиенты получают свои тридцать-сорок долларов.

Атмосферу можно назвать спокойной, если не считать Даниэллу, которая безостановочно движется по зале, сообщает всем, что ее зовут Даниэлла, и спрашивает, как зовут их. За время работы в центре я научился забывать о том, что среди клиентов в любой момент может вспыхнуть драка. Потому, наверное, так бесстрашно всех и разнимаю. Сейчас здесь так тихо, что самого клонит в сон. Единственные хлопоты доставляет Нехилый Джонни, который с каждой обернутой книжкой спрашивает меня, что ему делать дальше. Передо мной и Джонни семь стопок уже обернутых книг, и про каждую он спросил, что ему с ней делать.