Кузнецов. Товарищ Куцыба! Не время разговаривать! Немедля подымай людей!

Куцыба. Святой воинский долг — блюсти дис-циплилину. У меня приказа нет, выступать я не могу.

Кузнецов. Ах, ты вот какой? Товарищи командиры! Не слушайте его. Все по своим местам! Я сам поведу полк под свою ответственность…

Куцыба. Замолчь! С каких это пор взял ты моду подбивать бойцов супротив высшего командования?

Кузнецов (яростно). Это ты нарушил приказ высшего командования, приказ товарища Фрунзе. Ты есть для меня предатель, а не командир! Там люди наши погибают. За мной, товарищи! (Бросается к двери.)

Командиры в замешательстве.

Куцыба. Задержать его! Арестовать!

Кузнецова схватывают у дверей. Он вырывается. Ему скручивают руки. Он кричит:

— Подлец! Подлец!

Катерина смотрит на все расширенными от ужаса глазами.

– - -

Салон-вагон Фрунзе. Ранний вечер. Закатное солнце бьет в окно. Где-то на путях в эшелоне поют:

Белая армия, черный барон

Снова готовят нам царский трон.

Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней…

Фрунзе, по-портняжьи поджав под себя ногу, изучает карту. Изредка он поглаживает свой бобрик. Иногда мурлычет песню, мотив которой доносится, сюда, в салон-вагон.

Входит Снетков:

— Михаил Васильевич, кашки гречневой.

Фрунзе. Что ж, давай кашки.

Они сидят за столом и деревянными ложками уплетают кашу.

Снетков. Плохо дела-то идут?

Фрунзе. Пока — плохо.

Снетков. Эх, помню в Иванове, при проклятом-то капитализме, был ты, Михаил Васильевич, еще совсем молодой и очень ты был беззаботный.

Фрунзе. Разве я уж так стар?

Снетков. Очень ты тогда за одной аптекаршей ударял.

Фрунзе (смеется). Чудак. Мне не аптекарша нужна была, а аптека. Для чисто конспиративных целей.

Снетков. Рассказывай…

Фрунзе (Откладывает ложку, смотрит на Снеткова). Плохие люди есть среди нас, Иван Петрович. Ты замечал?

Снетков. Еще бы не замечать! А ты плохих гони. Ищи хороших.

Фрунзе. Вот что — позови-ка ко мне товарища Белоусова.

Фрунзе один в салон-вагоне. Входит Белоусов. Почтительно, по-военному опустив руки, останавливается в дверях.

Фрунзе. Войдите, Петр Степанович, присаживайтесь.

Белоусов проходит, садится.

Фрунзе. Вам сколько лет, если не секрет?

Белоусов. Пятьдесят один. Я выпуска девятисотого года.

Фрунзе. А по роду оружия?

Белоусов. Пехота. Был подполковником.

Фрунзе. По возрасту вам генералом бы надо быть. А? (Смеется.) Вы в шахматы играете?

Белоусов. С удовольствием… Да… что ж, знаете ли, батюшка мой из военных писарей, трудно было попасть в академию.

Они расставляют фигуры, разговаривают.

Белоусов. Позвольте вас спросить, товарищ командующий…

Фрунзе. Вот что, Петр Степанович, разговариваем мы с вами не в служебном порядке, и я бы чувствовал себя проще, если бы вы называли меня попросту Михаилом Васильевичем.

Белоусов. Хорошо. Я вот что хотел спросить: вы человек без военного образования, насколько я знаю, откуда же, разрешите спросить, ваши военные познания? Где-нибудь вы все-таки обучались?

Фрунзе. Главным образом в тюрьме, Петр Степанович. Особых дел в тюрьме, как известно, нет… Вот и почитывал Клаузевица, Жомини. Не говоря уже об Энгельсе… Не боги горшки обжигают!

Они расставили фигуры, молча играют.

Фрунзе. Петр Степанович! Скажите мне прямо и откровенно, как русский военный человек: во всем ли вы согласны с планами, которые развивает товарищ Семенов и поддерживают близкие к нему люди, в частности товарищ Ястребов?

Белоусов молчит.