Два основополагающих тезиса В. И. Довженка и М. Ю. Брайчевского, в соответствии с которыми древнерусский князь являлся верховным собственником земли, а дань выступала в качестве феодальной ренты, были приняты и развиты выдающимся специалистом в области истории средневековой России Л. В. Черепниным.20 В наиболее законченном и отшлифованном виде концепция данничества у восточных славян и на Руси содержится в труде Л. В. Черепнина, посвященном изучению спорных вопросов истории феодальной земельной собственности в IХ-ХV вв.21

Дань, по мнению Л. В. Черепнина, самая ранняя форма эксплуатации восточнославянских общинников киевскими князьями. На словах историк признает эволюцию дани в феодальную ренту, подчеркивая, что она «совершалась постепенно и датировать этот процесс трудно».22 Однако на деле (в ходе проводимого исследования) он не показывает превращения дани в феодальную ренту, и дань у него, как, кстати, и у В. И. Довженка с М. Ю. Брайчевским, фигурирует в виде феодальной повинности, возникшей вдруг, в готовом виде.

Термин «полюдье», по Л. В. Черепнину, имел двоякий смысл: «Форма взыскания дани (объезды представителями правящего класса подчиненных общин) и тот корм, который ими при этом брался».23 Дань «раскладывалась по погостам и бралась с "двора", "дыма", "рала", "плуга", т.е. с отдельных крестьянских хозяйств. В связи с этим погосты как поселения соседских общин приобретают новое значение — административно-фискальных округов. С именем княгини Ольги летопись связывает проведение в 946-947 гг. ряда мероприятий, направленных к укреплению княжеской власти в пределах соседских общин: нормирование повинностей, получивших регулярный характер ("уставляющи уставы и уроки"), устройство погостов как постоянных центров сбора дани ("устави... погосты и дани..."). Система "полюдья", т.е. поездок княжеских "мужей" за данью, постепенно сменяется "повозом", т.е. доставкой ее в определенный пункт погоста общинниками».24 Феодальную ренту (дань) Л. В. Черепнин наблюдает на протяжении Х-ХII вв.25

Концепция дани, предложенная Л. В. Черепниным, нам кажется неубедительной. Исследователь во главу угла поставил так называемое «окняжение» земли, или установление верховной (государственной) собственности князя на землю. Феодальная суть дани выводится автором из этого фундаментального для него положения. Но «окняжение» земли, верховная княжеская (государственная) собственность на землю —вещь весьма сомнительная.26

Л. В. Черепнин оперирует словами «процесс», «эволюция», «превращение».27 Но они — пустой звук. За этими словами нет динамики, нет развития. Картина, изображаемая Л. В. Черепниным, статична, если не считать канвы событий, или рассказов о том, где, когда, какое племя было обложено данью, какие перемены внесла княгиня Ольга в порядок сбора дани и т. п. Именно эволюции дани у автора мы, как ни приглядывались, не заметили. В самом деле, возложение дани на «примученное» племя есть в то же время, по Л. В. Черепнину, установление верховной собственности победителя (киевского князя) на землю побежденных, а учреждение верховной собственности государства в лице князя означало приобретение данью феодального характера. Следовательно, у Л. В. Черепнина время возникновения дани-ренты есть время появления верховной княжеской собственности и наоборот. Отсюда ясно, что эволюция дани в феодальную ренту в исследовании Л. В. Черепнина не раскрыта: дань-рента появляется у него, можно сказать, мгновенно и в готовом виде.

Идеи Л. В. Черепнина были подхвачены многими современными историками. Они легли в основу теории государственного феодализма на Руси как первоначальной формы феодальных отношений в России. Эта теория получила широкое распространение в современной исторической литературе.28

К сожалению, ее сторонники не учитывают достижения этнографов, изучавших данничество в различных регионах мира и пришедших к выводу об архаичности этой формы эксплуатации, реализуемой коллективно посредством завоевания и подчинения одних племен и народов другими.29

А. И. Першиц предлагает следующее определение данничества: «Один из рано возникающих способов эксплуатации, под которым в этнографии обычно понимают регулярные поборы с побежденных натуральным продуктом, рабами, деньгами и т.п.».30 Отделяя дань, с одной стороны, от контрибуции, а с другой, — от подати (налога), А. И. Першиц разумеет под ней, «в отличие от первой, регулярные поборы и, в отличие от второй, поборы не со своей собственной, а с покоренной чужой общины (племени, города, государства), которая при этом остается более или менее самостоятельной. Отсюда вытекает понимание данничества как формы эксплуатации, состоящей в регулярном отчуждении продукта победителями у побежденных, но в основном не утративших прежней экономической и социально-потестарной структуры коллективов».31 Вырисовываются три главные черты данничества: «1) Данничество не составляет особого способа производства», поскольку «отчуждаемый в виде дани продукт может производиться в рамках и разлагающегося первобытного и любого антагонистического (хотя и главным образом докапиталистического) классового строя. 2) Данники располагают собственными, не принадлежащими получателям дани средствами производства и эксплуатируются путем внеэкономического принуждения, которое распространяется чаще не на отдельные личности, а на весь коллектив 3) Данники и получатели дани не интегрированы в составе одного этнического и социального организма: они могут принадлежать к разным этносам и у них может быть различная общественная и предполитическая или политическая организация».32

Общий вывод А. И. Першица такой: «Данничество составляет особый не тождественный ни с одним из классических способ эксплуатации. Возникая в распаде первобытнообщинного строя и получая наибольшее развитие в раннеклассовых обществах, оно в дальнейшем сохраняется как второстепенная межформационная форма, более упорядоченная и развитая, чем близкие к ней по своей сущности грабеж и контрибуция, но далеко уступающая в экономической эффективности тем формам эксплуатации, которые являются в то же время и способами производства».33 Вместе с тем А. И. Першиц считает необходимым отметить, что данничество, хотя и «составляет вполне самостоятельную форму эксплуатации, по своей экономической сущности, а следовательно, по заложенным в нем тенденциям близко к феодализму».34 Больше того, грань между даннической и феодальной зависимостью «относительно легко преодолима». Вот почему «в древнем мире данничество, даже принимая облик отношений типа илотии, становилось полурабством-полукрепостничеством, а на рубеже средних веков оно почти всегда было одним из основных истоков феодализма».35

Сближение данничества с феодализмом, производимое А. И. Першицем, запутывает вопрос, оставляя впечатление внутренней противоречивости его суждениий. В самом деле, если даннические отношения не укладываются в рамки «особого способа производства», а дань представляет собой «межформационную» (вполне самостоятельную) форму эксплуатации, то о какой близости данничества к феодализму исследователь может вести речь, не рискуя при этом оказаться в разладе с собственными построениями. Конечно, в отдельных случаях дань эволюционировала в сторону феодальной ренты, но тогда она переставала быть данью, а носители ее — данники — превращались в феодальнозависимых (крепостных) людей.36