– На охоту хошу, – говорил Мориц. – У меня сопака – снаеш, какая? У-у-у. Сферь. Итем с ней, – Мориц вставал с невысокой завалинки, показывал, как они идут, – втрук: стоп. Она фстает колом, фот так. Показыфает лапкой – там саяц. И патает.

– Зачем? – не понимал я.

– Как сатшем?! А фтруг я промахнусь по сайцу, по ней – нет. Фсяко пыфает.

– А тетка Катерина что делает?

– У нее – хосяйстфо. Тфе казы, пять куритс. Ты тумаешь, лехко? А я? Тоше знаешь… Окорот…

В небольшом огороде росла картошка, около хибары, где жили Мориц с Катериной, жались пара грядочек с луком и чесноком. Земли вокруг поселка лежало немеряно, земли никому ненужной, никем не тронутой.

– Почему не сажаете больше, почему не расширяетесь?

– Сатшем? Раньше пыло нелься, а сейчас уше не ната. Тетей нет. А сколько нам с Катушкой ната? Пустяки.

– Продавали бы.

Мориц смеялся до слез:

– Кто?! Катушка? Она бесплатно это-то отдает. Нашел спекулянтку.

– А ты?

– Я?! На базар?! Ты – турак?

В общем, это был философ натуральной школы, живший в мире со всем миром («трушно шифем»). Он не хотел ничего сверх самого необходимого. Его часто звали помочь, и он охотно приходил. Не все и не всегда было удачно.

– В прошлом коту сфинью посфали колоть. Мозес сфинью откармил. Хароший такой сфинья, путоф на тесять. В ательном сарайтшике. Пришло фремя калоть, а он поится или шалка ему, я не снаю. Пришел: пайтем, Мориц. Пайтем. Я куфалду фзял – не люплю острые претметы. («А как же шашка?» – перебил я бывшего рубаку). Не люплю, – повторил он с неудовольствием и продолжал, – пришли. Гофорю Мозесу: открой тфреку и отойти. Сфинья фыйдет, тут я его и утарю. Открыл Мозес тферку, сфинья фышел, а отойти он не успел. Я пыстро утарил. Как рас по калену попал. Нока в тругую сторону согнулся, сильно согнулся. Мозес закричал, сфинья испукался. Я фторой рас утарил. Упил. Почему Мозеса? Сфинью. Кстати, фтшера прихотил. Кто? Мозес. Про тепя спрашивал. Как хотит? Нока немношко не кнется. Софсем. Ни туда, ни сюта. Нитшего, трушно шифем.

В последний раз я был у него в разгаре лета. Мы приехали с женой, Мориц сидел на завалинке, вытирая коричневый лоб платком черного шелка.

– Не хати тута, – махнул он рукой на дом, – пусть они стороваются, папы, что с них фсять. Шарко там. У меня спирт есть, – продолжал он без перерыва, – только мяса нет. Суслика путешь?

В тени дома было градусов тридцать пять, пить спирт не хотелось решительно, но Мориц бы обиделся надолго. Бог с ним с сусликом, хлебом закушу, – подумал я.

– Буду.

– Малатец, – он быстро проскользнул в сарай и вскоре вышел с трехлитровой банкой, на которой почему-то было написано «Тормозная жидкость». До сих пор я не знал, что тормозную жидкость разливают в такую тару.

– Ты уверен? – спросил я, ткнув рукой в этикетку.

– Три тня пил, – успокоил меня Мориц, расставляя стаканы, – нет, не из этой панки, из такой ше. Атна партия. Паташти.

Он снова исчез в сарае и появился с синим эмалированным тазом, полным какого-то темного мяса. Принес полбулки хлеба, нож, пару вилок и несколько синеватых луковиц. В черепке была соль.

– Тафай, – сказал он, поднимая стакан, – рат тепя фитеть. Малатец, што приехал.

Мне показалось, что в банке был ацетон, только без запаха. Просто чудо то, что мне удалось протолкнуть в себя полстакана этого жуткого пойла. Мориц сочувственно хрупал луком.

– Тяшело, та? Фторая лекше пойтет, – он разлил по новой, решительно отстраняя все еще могучей рукой мои слабые попытки отказаться.

Он поднял стакан и сказал, глядя мимо меня на пыльную дорогу, ведущую как будто в никуда:

– Ты приехаль исталека. Там прохлатна, там люти, фота. Тут нитшефо нет. Ты приехаль ко мне. Спасипо тепе. Но тут тоше сфетит солнце. Тафай фыпьем са тепя и са солнце – пусть оно сфетит.

– Жарко, Мориц, – пробормотал я, чувствуя, что меня уже развозит, а сейчас еще добавим…

– Ты – турак, – добродушно сказал он, – малатой еще, пройтет с котами…

Олег Епишин

Яблоки из чужого сада

Врачи – народ суеверный, хотя не всегда любят в этом признаваться. Медикам хорошо известно, что если, например, ты согласился заменить кого-то на дежурстве, то непременно жди «сюрприза».

В этот раз я подменял коллегу, срочно уехавшую в деревню к заболевшей матери.

Причина, в общем-то, уважительная, а мне все равно было как-то неуютно на «чужом» дежурстве.

Летом в терапии районной больницы людей на лечении немного. Три язвенника с обострением, двое больных с пневмонией, один с пиелонефритом.

Я перелистывал истории болезни, готовясь к вечернему обходу, когда в дверь ординаторской кто-то робко постучался. Вошедшему мужчине было на вид далеко за пятьдесят, но он старался выглядеть моложе. Яркий спортивный костюм с курточкой на молнии, легкие «фирменные» кроссовки, на шее медальон на изящной цепочке.