Закат, озаряющий вешние дни,

Еще не потух!

Еще я и нынче умею весну

За крылья хватать.

И ночью сегодня, лишь только засну,

Я буду летать".

1968

Письмо{372}

Не то чтобы мой карандаш онемел,

Но он не затем заточился,—

Я писем писать никогда не умел,

А нынче совсем разучился.

И если я даже со вздохом начну —

Увы, ничего не выходит.

Рисую себя, и рисую жену,

И всё, что кругом происходит.

Рисую растения, звезды, дома,

Прибой, корабли с парусами,

А что получается вместо письма,

Смотрите — вы видите сами!

1968

Среди редеющего леса{373}

Среди

Трескучих

Черных сучьев,

Бормочущих:

"Чего он хочет?" —

Блуждаю я, себя измучив,

А дождик мочит, мочит, мочит…

И эти сучья,

Когти крюча,

В глаза мне ими чуть не тыча,

Рисуют не свое величье,

А все-таки мое обличье.

Развеяна

Листвы завеса,

Но прочь не улетел я с нею,—

Среди редеющего леса

Яснее виден и яснее!

1968

Черт Багряныч{374}

За ночь

Черт Багряныч

Обагрил листву:

Наступила осень въявь, по существу.

Жухни,

Черт Багряныч,

И одно пророчь:

"Будет луночь, саночь! Всё иное прочь!"

И Буран Бураныч мчится с Вайгача

[323]

,

И охрипнут за ночь рации, пища,

Что Бурун Буруныч хочет в эту ночь

Взбить льдяную луночь с призраками коч

[324]

.

Мол,

Примчусь к вам в полночь,

Вьюгой окручу

Галич

[325]

и Котельнич

[326]

, станцию Свечу

[327]

,

Свислочь

[328]

, Птичь

[329]

и Маныч

[330]

, плавни на Дону...

Поднял

Черт Багряныч

Свист на всю страну!

Ясны

В эти ночи

В снежной мгле небес

Разве только очи строгих стюардесс.

Это,

Черт Багряныч,

Всё наделал ты,

Отряхая за ночь пестрые кусты!

1968

"Год Двадцатый был…"{375}

Год

Двадцатый был.

На Остоженке

[331]

Крест над церковью

Стынул, согнут.

Шли мы к Центру.

Был моей кожанки

Воротник широко расстегнут.

Я сказал: