Который вдруг в мое сознанье вросся,

Как будто вопрошая: "Ну, так что ж,

На том повествованье и прервешь?.."

И ухали за окнами колоссы.

1969

Двойник{392}

Во мгле ночей

Под шелест книг

Во мне неясный страх возник,

Что я лишь чей-нибудь двойник.

Но я ответа не искал

Ни у картин, ни у зеркал,—

В свою природу я проник.

И я услышал:

"Приглядись

К себе, как некогда Нарцисс

[334]

,

Склонись поближе к лону вод,

И там себя увидишь ты!"

Но даже там я был не тот:

Смеялся отраженный лик,

Что рябь двоит его черты

И он уже не мой двойник

В ночах ночей

Под шелест книг!

1969

Забытый цветок{393}

О чем

Ты плачешь, подоконник?

Я понимаю: о цветке.

Он от мороза на балконе

Сварился, будто в кипятке.

И тает он, а не блистает:

Так, выброшенная волной,

На берегу медуза тает,

Когда ее снедает зной.

Жара, мороз… О чем тут плакать!

Конечно, одного — мороз,

Другого губит просто слякоть,

Коль дни свои он перерос,

Когда, забытый, стал ненужным,

Сколь ни крутись, ни акробать!..

А впрочем,

Можно и под южным

Июльским солнцем

Прозябать!

1969

Полет над Барабой{394}

Подпирал своей я головой

Этот самый купол голубой

Над земною бездной в снежном блеске.

Я летал над Барабой

[335]

С Николаем Мартыновичем Иеске.

Это был отчаянный пилот.

Но однажды

Наш ветхий самолет

Оказался не в силах оторваться

От снегов Барабинских болот:

Вязли лыжи,

Липли к снежной жиже —

Дело было по весне.

Иеске

Бортмеханику и мне

Крикнул:

"Помогите, бога ради,

Раскачаться сатане —

Подтолкните его сзади!"

Соскочили мы, ворча,

Два юнца, два силача,

И толкнули мы с разбегу

"Юнкере", будто бы телегу.

И потом уж на лету —

В воздухе наполовину,

Набирая высоту

Сквозь воздушную лавину,—

Завалился я в кабину.

А как забрался на свое место бортмеханик,

Окутанный какими-то собачьими мехами,

Я даже и не помню, но и он ухитрился.

И летели два часа почти.

Не было мне и двадцати,—

Даже и не простудился.

Прилетев,