– Ась, перестань уже, давай поднимайся, – Куликов крепко взял меня за локоть, не причиняя боли или дискомфорта, и, придерживая за талию, снова помог встать на ноги. Я угромоздилась на тот самый несчастный пуфик и облокотилась о стену. – Подними ногу, я сапог расстегну.

– Это ботильоны, а не сапоги, – я снова усмехнулась, чувствуя прикосновения его пальцев на лодыжке.

– Мне всё равно, честно.

Сняв с меня обувь, парень потащил меня в ванную комнату, где бесцеремонно начал меня раздевать.

– Куда ты так торопишься? А как же прелюдия? – мне снова было смешно. И я снова соврала сама себе. Ни черта не смешно, потому что за показным пьяным весельем скрывалось осознание чего-то угнетающего. Того, что вскоре произойдёт. И я не имею в виду предстоящий разговор с Куликовым. Скорее те чувства, которые вновь нахлынут на меня, стоит только лишним градусам выветриться.

И мне снова станет больно.

Я снова вспомню, что наговорила ему в прошлую нашу встречу. Вспомню, как он обнимал меня и просил дать ему шанс, в котором гораздо острее нуждалась я сама, а я просила его уйти. Заново пойму, чем чреваты наши с ним отношения, даже несмотря на все эти школьные условности.

Подумаю обо всём этом позже.

А сейчас буду наслаждаться забвением.

И его голосом, который настойчиво зовёт меня уже много раз.

– Ася? Ты меня вообще слышишь?

– Нет, кажется я прослушала твой ответ про прелюдию, – я криво улыбнулась и чуть не рухнула в ванну, на бортике которой сидела, благо, Куликов меня поддержал.

– Давай ты будешь шутить, когда у тебя действительно будет хорошее настроение. Потому что глазёнки у тебя, как у грустного Хатико и не нужно меня обманывать, – он стащил с моих ног чулки, на которых, как я заметила, была пара стрелок и затяжек. Жаль, они мне нравились, а теперь только в помойку.

– А ты не на психолога собираешься поступать, случаем?

– Нет, зачем учиться тому, что и так умеешь? – ухмыльнулся Куликов, расстёгивая молнию на моей юбке.

– Какая самоуверенность, – ехидно пропела я, вглядываясь в его лицо, черты которого на пьяную голову казались ещё более идеальными.

– Самоуверенность – моё второе имя.

– Ага, а первое – засранец.

– Милая, я тебе сейчас рот с мылом намою. Почему все пьяные женщины такие дуры?

Куликов потащил меня в душевую кабинку и подождал, пока я смогу уверенно стоять на ногах.

– Я что, в нижнем белье должна мыться?

– Если ты снимешь нижнее белье, то ты уже не сможешь нормально помыться, во всяком случае, не в моем присутствии. Жду тебя в своей спальне.

– Это приглашение? – снова разыграем весёлость, мне уже начинает нравится.

Он ничего не ответил, просто захлопнул дверь в ванную комнату, а я, бросив на пол трусики и бюстгальтер, села в позе лотоса на дно душевой кабинки и включила тёплую воду.

Я не уловила тот момент, когда поняла, что тёплая вода на щеках смешалась с моими слезами. Да и сформулировать чётко причину своих слёз я не могла даже для себя самой.

***

Я, завёрнутая в огромное синее полотенце Жени, вошла в его комнату и уселась на кровать рядом с ним, вытянув ноги, как он.

– Ты плакала?

– Нет, просто в воде горячей мылась, потому и лицо красное.

Он повернулся ко мне, нежно прихватив своими пальцами мой подбородок.

– Я проходил на кухню мимо ванной и слышал твои всхлипы, – перестань же вглядываться в меня так… глубоко, чертёнок.

– Если знаешь ответ, зачем задавать вопрос?

– Просто интересно, когда ты, наконец, перестанешь мне врать.

Натянутая улыбка вмиг исчезла с моего лица, я опустила глаза и грустно вздохнула.

– Прости, Жень.

Куликов отпустил меня и улёгся на подушки, глядя куда-то вверх, в пустоту.

– Даже интересно, за что ты извиняешься? За то, что постоянно врёшь? Мне? Себе? О том, что ты не человек, а один ходячий принцип, который просто не может жить для себя, только во благо мнимого человечества. Или за то, что пыталась выкинуть меня из своей жизни, как шавку, каждый раз, когда я пытался донести до тебя, насколько важно мне быть с тобой. Плевать, слишком пафосно звучит это «важно». Насколько сильно я ХОЧУ быть с тобой. А, может быть, ты извиняешься за то, что снова в моей постели, хотя твоё недавно появившееся целомудрие не позволяет изменять свету очей твоих, Владушке? – я осуждающе посмотрела на него, внутренности неприятно свело от его слов. Так низко, говорить мне всё это, когда я нахожусь на грани срыва. – Ну и что ты смотришь на меня, как удав на кролика? Думаешь только ты имеешь право говорить людям всё, что считаешь нужным? Думаешь, только ты можешь втаптывать людей в грязь? Конечно, мне всего восемнадцать, и рассуждать о высоком я просто не имею права, ибо не дорос. Но раз уж я начал, пожалуй, продолжу, – Женя сел, облокотившись на руку, так, что его глаза были на уровне моих. – Ты маленькая тупая дура, дорогая Ася. Крутишься, вертишься, не знаешь куда себя пристроить. Помнишь: я никогда не осуждал твой выбор. Да, пытался его изменить, но, черт возьми, сколько можно? Сколько можно метаться из стороны в сторону? Раз уж решила остаться с Владом, так хули ты звонишь мне, а не ему? Никак не разберёшься, какой член выбрать?

Определённо точно, ему было больно. Потому что даже я ладонью почувствовала, как кожа просто пылает.

Во мне боролись два чувства.

С одной стороны до новой рези в глазах было неприятно слышать от него эти слова, которые впивались под кожу раскалённым железом.

С другой стороны – осознание. Осознание того, что он прав. И, возможно, каждого из нас рано или поздно должны поставить на место. А я, действительно, заигралась.

Куликов смотрел на меня, пристально и невыносимо тяжело. От его взгляда по спине поползли мурашки.