— Ты не нужна Риннару Шаридену, — озвучил мой самый главный страх, так до сих пор и не изжитый, вкрадчивый голос. — И никогда не была нужна.

Нет. Неправда. Ведь была же сегодняшняя ночь, были его полные нежности глаза, ласковые руки, губы, шепчущие раз за разом: «Золото мое…»

— Это все ложь. Все — прикосновения, слова. Он поспорил, что в два счета соблазнит наивную дурочку. И выиграл.

Я мотаю головой в тщетном стремлении избавиться от вспыхивающих перед глазами образов. Ярких, объемных, живых… И от голоса, нашептывающего о предательстве Риннара.

— Вообразила, что он полюбил тебя? А за что? Что в тебе есть, чтобы тобой можно было хотя бы увлечься? Особенно такому, как он?

По щекам текут слезы. Такие горячие… Как руки Ринна… И его слова эхом звучат в ушах: «Люблю тебя…»

— Ложь. Все ложь. Возможно, в тот момент он и сам верил своим словам. Но зачастую рожденная ночью правда с рассветом ничего не стоит.

Ложь. Я могла понравиться тихому и нелюдимому Эдгару. Но Риннар…

…черные волосы. Точеные плечи. Лебединая шея. Яркие полные губы…

Лэйси, да? Он ведь даже не скрывал, что ему плевать на меня и мои чувства…

Нет, это не моя мысль! Не моя!

И я вновь цепляюсь за свои воспоминания, за свои ощущения, отчаянно надеясь, что этот якорь выдержит, не подведет.

— Золото мое… Солнышко…

Ринн считает веснушки на моей спине и серьезно убеждает меня в том, что это частички солнца, попавшие на кожу. И пытается стереть их — сначала руками, а потом губами.

— Они сладкие, — тихо смеется он в ответ на мой смущенный вздох. — Как мед. Ох, Санни, у солнца — вкус меда, ты знала?..

Нет. Не знала. Как и о том, что можно плакать от счастья. Или же раствориться, без следа исчезнуть в другом человеке, одновременно ощущая его неотъемлемой своей частью…

Тела. Сердца. Души.

Нет! Ринн не лгал. Не тогда. Я бы почувствовала.

Лжет тот, кто пытается внушить мне чужие мысли. Сломать меня.

Если я поверю в предательство Ринна — проиграю.

Но я не верю. И не поверю. Никогда.

Чужие слова отравляют мысли, и так тяжело противиться им, раз за разом напоминая себе, что все это обман; чужие чувства теснят мои собственные, и так страшно запутаться, не понять, что есть что…

Я до боли прикусила губу, зажмурилась, сосредотачиваясь лишь на своих мыслях, своих ощущениях, но ядовитый туман чужого шепота продолжал окутывать меня, ластясь к коже, проникая в кровь.

По щекам текли слезы, дыхание стало тяжелым, рваным; дрожь накатывала волнами, то обжигая, то обдавая холодом; и в какой-то момент я все-таки потерялась в круговерти эмоций, шагнула вперед… и сомкнула пальцы на чем-то продолговатом, явно металлическом.

Глаза удалось открыть с трудом, еще тяжелее оказалось сфокусировать зрение.

Кинжал. Длинный, острый, хищно поблескивающий в зеленоватом свете. Не сравнить с тем ножом, что я тайком унесла со стола постоялого двора…

Я подняла мутный взгляд. Ивон стояла рядом с мэтром Вилгошем, по-прежнему безучастным, похожим на куклу. Ее рука лежала на его плече, и тонкие пальцы нервно подрагивали, царапая тонкую ткань рубашки.

— Он подбил Риннара на спор. Неужели он не заслужил смерти? — прошептала Ивон, но каждое ее слово набатом звучало в моей окончательно замороченной голове. Подбил… Заслужил… — В сердце, Санни. Бей в сердце. Представь, что это — он… Тот, кто предал тебя. Ну же!

В сердце. Это же так легко — ударить того, кто не пытается защититься.

И так легко представить на месте одного темноволосого кареглазого мужчины другого.

Предал.

Заслужил.

Всего одно движение…

Легко.

Я сжала кинжал до хруста в суставах. Чужая сила давила, пригибала к земле, не давала сосредоточиться на собственных мыслях, и все же я смогла прошептать:

— Меня никто не предавал.

Я почувствовала, как вздрогнула Ивон, совсем немного ослабляя контроль, и ударила. Так, как она хотела. Так, как учил отец.

Ивон изумленно расширила глаза, прижимая ладонь к груди, попыталась удержаться, цепляясь за некроманта, но пальцы бессильно соскользнули с плеча мужчины, и белокурая красавица осела на пол.

А я закричала от пронзившей тело боли.

Я не просто осмелилась нарушить обещание. Я подняла руку на ту, которой принесла клятву на крови.

Расплата за это была одна, и я жестоко ошиблась, думая, что готова к ней.

Настоящее вновь становится бесконечным, но на сей раз — переполненным болью.