— Я не нуждаюсь ни в чьих советах, — прорычал Ранх-ба.

Я заметила радостно-хищный блеск в глазах поэта, ему нравилось злить Ранх-ба.

— Я не настаиваю, молодой человек, — сказал Ев-Га.

Ранх-ба долго метался по камере. Я и Ев-Га сидели под окном. Пату спал на лежаке.

Ранх-ба бросился к двери и несколько раз сильно ударил в дверь.

— Следователь обещал нам прогулки.

Дверь открылась.

— Никаких распоряжений на этот счет не было, — сонно ответил страж и закрыл дверь.

Так мы провели день. Ев-Га пел песни своей страны, тоскливые и красивые, о мифических птицах-девах, луне и солнце, цветах на воле, которые тянутся к небу, о тумане над рекой, об огромных кораблях, разбившихся в бескрайнем океане.

У него был прекрасный голос, но холодный, как одна из строчек его песни: "…На северный луч направил он бриг, корабль разбился о ледник…."

Я попросила Ев-Га научить меня песне о птице-деве, печальной и суровой, которая появляется только ночью, как ангел печали, и забирает с собой юных моряков, рыбаков, и охотников предающихся унынию.

Мы вместе пели эту песню.

— Да перестаньте вы выть, — закричал на нас Ранх-ба, — никто из вас этого не видел.

— Это вы, молодой человек не видели, я в моей стороне, где я родился, Луна и Солнце попеременно сменяют друг друга, ветер там свободен и свеж, деревья зелены и прекрасны, цветы ароматны, птицы голосисты, а звери послушны и добры. У нас нет Правителя с нами ВеликийМагистр, которого мы уважаем за мудрость и доброе горячее сердце. Наши мужи сильны и смелы, а девы, — он мечтательно прикрыл глаза.

— Ты в раю жил? — резко одернул Ев-Га на землю Ранх-ба.

— Нет, — спокойно ответил трубадур, — моя родина Тьйарко-Сиэт-Куа.

— Так это не легенда, — вскинулся Пату.

— Наш город не рай. Случаются у нас и горести, мы переносим их вместе потому, что так легче переносить невзгоды. Люди не думают о дурном, так как мы работаем, но работа наша легка и приятна уму и телу. Сейчас мы приехали сюда, чтобы найти брата и сестру нашего Магистра, которые должны будут занять его место, ибо ему пришло время женится. А брак и мудрость вещи несовместные.

Принесли еду, а вместе с ней лежак.

— Положим его к нашему, и всем хватит места, — жуя, проговорил Пату.

— Мне хотелось ещё послушать про чудесный город-сад, но все решили спать.

Мы улеглись. Я заснула сразу, но вскоре проснулась от торопливого злобного шепота:

— Девчонка моя, ясно?

— Му-ранх, ты не женился на ней, и не можешь этого утверждать.

— Перестань рассказывать бабушкины сказки, нет никакого города-сада.

Ев-Га молчал.

— Не тронь девчонку — и я тебя не трону.

— Угрожаешь?

— Предупреждаю.

— Угрожаешь и ревнуешь. Собака на сене.

— Она моя.

— Вот заладил, как попугай. Пойдем спать. Ложись рядом со своим сокровищем. Я не трону её. Просто мне кажется она одна из нас.

— Что за чушь? Из кого "Из нас"?

— Это ещё на моей памяти было. К нам приходит туман и забирает детей, мы точно не знаем, но предполагаем, что они появляются у вас. Подкидыши. Её имя очень похоже на наши имена: Солнце над рекой.

Ранх-ба прорычал в ответ какое-то проклятие.

— Береги свое сокровище. Утро вечера мудренее.

Они улеглись

Вплоть до скрипа двери все было тихо.

В камере появился Чэно-Леко и вызвал меня и Ев-Га на допрос. Мы завязали глаза. Чэно-Леко подхватил нас. Вскоре мы оказались у следователя. Он оказался человеком средних лет с обрюзгшим лицом и рыжими волосами.

— Мое имя вы, видимо, уже знаете. Ваши имена мне известны. Итак, друзья-литераторы, начнем-с, — сказал он.

— С кого начнем? — перебегая взглядом, с одного на другого, сказал Сиока, — пожалуй, с дамы.

Он выложил передо мной папку, которую я не могла не узнать. Я не могла её коснуться, потому что ещё раньше меня привязали к стулу. От папки пахло домом и арбузным вином.

— Ваше? — коротко спросил следователь.

— Мое, — столь же коротко ответила я.

— О чем?

— Прочитайте — узнаете.

Мне досталась смачная оплеуха. Ев-Га рванулся так, что его веревки затрещали.

— Не перечить. Отвечать на вопросы. Не шутить, — крикнул он на меня, — Связать этого покрепче, — бросил он Чэно-Леко.