Гриднев, как только почувствовал плечо военкома, отошел за прикрытие письменного стола и с ледяным спокойствием сказал:

— Я прошу вас…

— А я не верю, — продолжал реветь Шамрай. — Не верю, чернильная твоя душа, что старый друг меня продал. Врешь! — И тут же вскрикнул сквозь зубы: — Здравия желаю, товарищ военком! Явился, одним словом, могу приступать к работе… А что задержался так — это же я мины ковырял вместе с саперами, я вот у…

Гриднев пожал плечами:

— Я все уже объяснил товарищу Шамраю.

— Что вы ему объяснили? — спросил Зуев.

— Что вы считаете правильным решение не допускать его к работе в армии.

— Что же молчишь, товарищ военком? — после длительной паузы раздался голос Шамрая. Его лицо снова начало дергаться. — Дай анкету — буду заполнять.

— Успокойся и выслушай, — подчеркнуто спокойно начал Зуев. — Получилось не совсем так, как я рассчитывал.

Но Шамрай не дал ему договорить. Вспышка ярости овладела им с новой силой.

— Значит, правду сказала эта гнида, — Шамрай взялся за горло, словно расстегнутый воротник душил его. — Я же тебя не просил, я тебе не кланялся. Ты сам мне в душу влез. Все вы тут…

— Гражданин Шамрай, я вам еще раз говорю… — раздался где-то в углу голос Гриднева.

Схватив со стола папку, Шамрай швырнул ею в Гриднева. Терпение Зуева лопнуло:

— Хватит, хватит, товарищ лейтенант запаса!

— Какой я тебе лейтенант! Теперь я калека и урод, я сам не знаю, кто я такой. Наверное, тот, кто в этой войне больше всех виноват…

И Зуев был потрясен безмерной горечью последних слов друга.

— Ну, Шамрай, Шамраище, веришь ты мне? Ну дай сказать тебе несколько слов.

— Тебе верить? — вдруг захохотал Шамрай, и этот смех, как ледяная вода, обдал Зуева. — Чтобы ты опять меня поманил, а потом плюнул в душу? Нет, ты не коммунист, ты шкура, карьерист, сволочь…

— Молчать! — завизжал где-то голос Гриднева.

Зуев тихо сказал:

— Уходи.

Шамрай отчаянным взглядом, словно прощаясь, обвел помещение военкомата.

— Если бы я верил в бога и… ну, как его, вездесущего и всеведающего, я бы показал ему свое сердце, и он… — Шамрай повернулся и выбежал. Зуев долго прислушивался, как, спотыкаясь хромой ногой, тот сбегал по деревянной лестнице. Гриднев первым пришел в себя и спросил военкома:

— Прикажете составить протокол?

Зуев не сразу понял:

— Какой… протокол?

— Протокол о нанесении оскорбления при исполнении служебных обязанностей…

— Идите вы к черту!

И когда удивленный Гриднев на цыпочках вышел, прикрыв за собой дверь кабинета, Петр Карпович Зуев долго сидел за письменным столом, сжав голову руками.

В этот день он уже больше не мог работать и ушел раньше времени со службы. Не мог он ничего делать и дома. Просто сидел и сидел за дощатым столом, на котором горела керосиновая лампа.

Мать уже знала, видимо, о ссоре и ходила на цыпочках. В доме было тревожно и неловко. Высунув от усердия язык, Сашка рисовал в тетрадке горящие фашистские танки и самолеты. Мать первой не выдержала, села напротив и, глядя сыну в глаза, спросила тихо:

— Ну и что же дальше?

— Была большая дружба, — отвечал сын, — и вот чем она кончилась…

Мать всплеснула руками:

— А как же ты ему не сказал, что его, говорят, в партии восстановить собираются? Что сам товарищ Швыдченко за него заступился?

— Он мне и рта открыть не дал, — раздраженно отодвинув лампу, сказал сын. — Он и всегда был как бешеный, а тут совсем сорвался. Ничего я не успел сказать ему.

— Тяжело ему, сынок. Это понимать надо.

— Главное, в эту минуту я и сам разозлился. Показалось, что уж очень несправедливо обвиняет меня Котька.

Сын и мать замолчали.

— А я бы с такими, которые в плен сдавались, и вовсе разговаривать не стал, — сказал вдруг Сашка, ткнув острием карандаша в свой же собственный рисунок.

Зуев даже вздрогнул от неожиданности:

— Ты не суй свой нос туда, где не смыслишь.

Мать смотрела на обоих, горько улыбаясь.

А Сашка, надув губы, в сердцах разорвал свой рисунок и, дерзко глядя брату в глаза, брякнул:

— Только при царском режиме детей так воспитывали, вот что я тебе скажу. Сами ни черта не могут разобраться, а нас все учат и учат, и учат.

Мать подняла голову: никак стучит кто-то? Сашка всунул ноги в валенки, выскочил на улицу, а через несколько секунд в черном квадрате двери, наполняя комнату хлопьями мокрого снега, появилась Зойка. Платок сполз на шею, и растрепанные мокрые волосы прилипли к ее лицу. Она, видимо, бежала и, присев с разбега на лавку, ни на кого не глядя, прошептала: