— Шамрай… Шамраище наш… на мине…

И, медленно сползая с лавки на пол, она зарыдала.

Мать встревоженно взглянула на Сашку и сказала:

— Надо… воды принести холодной из колодца.

Сашка отрицательно мотнул головой.

— Идем, идем, — мать энергично схватила Сашку за руку, на ходу нахлобучив ему шапку, потянула к двери.

Петр и Зойка остались одни.

На следующий день появление военкома во дворе больницы не осталось незамеченным. Из окон выглядывали люди — выздоравливающие и медперсонал. Возбужденно обсуждая что-то, они смотрели на Зуева. Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы шагнуть через порог приемного покоя. Пожилая санитарка в стоптанных шлепанцах довольно нелюбезно остановила майора:

— Вам кого, товарищ военный?

— Мне нужно главного врача.

Подозрительно оглядев Зуева с головы до ног, словно он был одет в форму чужака, санитарка ушла, и буквально через пять минут в дверях показалась молодая, похожая на девочку красивая женщина. «В медицинский халат, словно в куклы играть, нарядилась», — машинально подумал Зуев. Но девочка оказалась удивительно колючей. Она неприветливо кивнула головкой и остановилась с ледяным выражением лица, ожидая, что ей скажут.

— Мне главного врача… — начал Зуев.

— Слушаю.

— Я зашел справиться о здоровье больного Шамрая.

— Справиться? Даю справку: состояние больного тяжелое, — отрезала она. — Простите. Меня ждут в палате. — И повернулась, собираясь уйти.

Зуев решительно шагнул вперед и удержал ее, остановившись в проеме двери:

— Он будет жить?

Брови врача удивленно поднялись, но, видимо, неподдельная тревога в глазах военкома заставила ее смягчиться. Но лишь на миг. Брови опустились, и вокруг глаз собрались мелкие морщинки.

— Едва ли, — сказала девушка. Но затем ее лицо приобрело какое-то профессиональное выражение. — Видите ли, дело не в ранении. Ранение, по существу, легкое, жизненные органы не задеты. Правда, большая потеря крови.

— Я пойду к нему, — твердо сказал Зуев.

— Нет, к больному пока нельзя. Возле него…

— Но ранение, сами сказали, не тяжелое, — почему-то в этом находя оправдание своему решительному требованию, громко сказал Зуев.

И молодой главврач вдруг смягчилась и, взяв военного смело за локоть и отводя его в коридор, в котором пахнуло на Зуева лекарствами, стала говорить:

— Сложность вот в чем, товарищ: у пациента потеряна воля. Он не хочет жить. Он отказывается принимать лекарства, ничего не ел.

— Я пойду к нему.

— Опасаюсь — больной не захочет вас видеть. — И, вдруг сузив злые глазенки хорошенькой девушки, она хлестнула его: — Ведь это вы, говорят, довели его до самоубийства.

Но Зуев ждал этого и, выпрямившись, сказал четко:

— Товарищ…

— …старший лейтенант медицинской службы, — сухо подсказала она.

— Я говорю с вами как военком района. Мне необходимо видеть Шамрая.

— В данном случае я не обязана с этим считаться, — надменно отрезала врач. — Речь идет о здоровье больного, товарищ майор.

— Может быть, медицина в вашем лице захочет посчитаться с тем, что я не только военком, но и старый друг Шамрая?

— Друг? — тихо повторила девушка. Она задумалась, несколько секунд колебалась и вдруг сказала: — Хорошо, пойдемте, товарищ.

В больничной палате, где впритык жались белые железные койки, была занята только та одна, на которой лежал Шамрай. И лишь в дальнем углу просторной комнаты, жалкая и маленькая, похудевшая за эти сутки до неузнаваемости, сидела Зойка. Шамрай лежал неподвижно, с лицом белым, как мел. Глаза его были закрыты, но ресницы вздрагивали. Когда в сопровождении врача Зуев вошел, Зойка, испуганно вскочив, замахала на него руками, больной открыл и сразу закрыл глаза.

— Как? — шепотом спросил Зуев, показав на Шамрая. — Заснул?

Зоя отрицательно покачала головой, и в голосе ее послышались слезы:

— Он не хочет говорить со мной, не хочет никого видеть.

Зуев снова перевел взгляд с гипсового лица на измученное и постаревшее лицо Зои.

— Костя, Шамрай! — громко, почти резко сказал Зуев.

Тот открыл глаза:

— Зачем пришел?

— Сказать все, что я должен сказать.

— А что ты должен сказать?

— Все то, что я о тебе думаю…

— Пока не подох? — с иронической улыбкой, спокойно взглянув ему в глаза, сказал громко Шамрай.

И Зуев жестко ответил:

— А хотя бы и так.

Он уже не обращал внимания на тень от рук Зои, которая, словно желая-защитить человека от удара, подняла их над головой. Шамрай молчал. Но молодой врачихе показалось, что он слушал внимательно и ждуще.

И Зуев вдруг понял, что здесь не может быть больничных нежностей. Здесь должна быть только правда. Но она еще не стала его собственным убеждением. Поэтому он сказал слова Коржа: