Мне не очень нравился весь этот разговор и я, вспомнив о Строгине, решил изменить тему.

– Света, помнишь ты рассказывала о своей подружке, которая работает в санчасти?

– А! Про Лену…, да.

– Давай ее познакомим с моим товарищем.

– С Евгением?

– Ты всех знаешь? – я опять удивился тому, что она знала и Строгина по имени, хотя они ни разу не встречались.

– У нас все про всех знают. Не забывай об этом. Даже то, что мы сейчас лежим и говорим о наших друзьях, наверное, уже завтра будут обсуждать.

– И как ты к этому относишься?

– К чему?

– Ну хотя бы к тому, что будут говорить о том, что у тебя ночует курсант? Чем они та занимаются? А, понятно, чем! Ох уж эта…

– Мне все равно! Про меня многое, что говорят… не самое приятное…называют меня по-разному…а мне все равно…разве они вправе меня осуждать? Да и за что? За то, что я хочу быть любимой, за то, что ищу свою любовь? Ищу сама без помощи всяких там приворотов и заговоров…

– О чем это ты говоришь?

– Неважно…так, всякие мысли в голову лезут…

<p style="margin-left:159.75pt;">

* * *

Стажировка быстро подходила к концу. В этот раз Строгин не просил отпустить нас пораньше, а командование в лице Атрепова и начальника штаба не предлагало. После нашего разговора Светка познакомила Женьку со своей подругой, и мы несколько раз вчетвером ходили в бар дома офицеров, один раз купили билеты в кино на югославский фильм, такой бредовый, что не досидели и половины сеанса. Неделю мы пропадали на КП так как установилась теплая солнечная погода – бабье лето, и командир полка спешил с налетом молодых летчиков. Перехватов было совсем немного, так как молодежь выполняла другие упражнения, ну, а те, что все-таки случались штурмана честно делили с нами. Так что за смену мы наводили от силы три-четыре раза. Но эти упражнения отчего-то всегда были ближе к окончанию дневной смены и нам приходилось все свободное время торчать на КП. Мы подолгу сидели в курилке, выкуривали много сигарет, жмурясь от солнечных лучей и греясь под их прощальным теплом. Затем начиналась вторая смена и все повторялось. Вечерами уже за полночь мы возвращались в гарнизон и ни мне, ни Женьки уже не хотелось идти в гости к своим подружкам. Однако в пятницу, в крайний летный день полеты были в одну смену и Женька, окончив свое крайнее в тот день наведение, подошел ко мне в курилке.

– У тебя еще есть наведения? – спросил он, прикуривая от моей сигареты и садясь на лавку рядом.

– Да одно осталось. В ЗПС на большой высоте, взлет цели через пятнадцать минут.

– Полеты сегодня до восемнадцати. Мы можем не ужинать на КП, а уехать с оперативной часов эдак в пять.

– Зачем? – пожал я плечами.

– Мы сегодня с Ленкой договорились пойти к вам в гости. Оторвемся по полной! Ленка купила водки и пива. Говорит, что Светка готовит еду.

– Да? А я ничего не знаю, мне она не говорила! – удивился я.

– Так я сегодня утром после завтрака заходил в санчасть. У нас же на следующей неделе в четверг конец стажу! Конец «каникул Банифация»!

– Вот черт! Уже?!

– Что не хочешь уезжать?

Я на минуту задумался и прислушался к себе. Нет, услышав и осознав наше скорое возвращение, я не ощутил себя расстроенным. Стажировка прошла нормально. У меня было прекрасное свободное время и самое главное! Я стал свободным! У меня прошла болезнь под названием несчастная любовь! То, что происходило со Светой никак нельзя было назвать любовью. Мне приятно было с ней спать, но и все! Все было просто, ясно и без заморочек. Я готов к возвращению в стены родного училища. Странно, но четвертый курс настолько легко проходил, что мне даже стало нравиться жить и учиться в военном заведении. Отношение к нам со стороны офицеров изменилось, мы стали почти им равными, в их обращениях к нам стало чувствоваться и уважение, и некоторая опаска, поскольку у нас ходили разговоры, что выпускники по обычаю мстили своим офицерам-обидчикам.

– Не знаю. Скорее даже хочу! – немного помолчав, уверенно ответил я.

Наведение мое закончилось. Оперативный не возражал против нашего отъезда раньше окончания полетов, поэтому мы, удобно устроившись в кабине оперативной машины, убыли в гарнизон. Сменив форму на гражданскую одежду, я и Женька отправились к семи часам на улицу Свердлова 15.

Помню стояла теплая солнечная погода. Бабье лето правило балом жестко и безапелляционно. На бескрайнем голубом небе в течение всего дня не появилось ни малейшего облачка, не говоря уже о тучках. Температура, правда, не поднималась выше двадцати градусов, но под солнечными лучами казалось, что на самом деле вернулось настоящее лето. Впрочем, в тех краях такая погода и стоит все лето, а то и такого тепла не всегда дождешься. К примеру моя летняя поездка в Калинин может стать показательной.

Мы не спешили и даже ненадолго остановились на деревянном мостке. Стоя над черными водами речушки, не горной, но какой-то загадочной, крутящейся тихими омутками, под корягами и под склонившимися к ней деревьями. Закурив и облокотившись на гладкие от времени перила, я смотрел на воду и думал и жизни. Вот так и жизнь черна, непрозрачна и порой опасна своими завихрениями. Вот она течет плавно, спокойно, а вот, вдруг, закрутилась и плывущий по ней желтый одинокий листок завертелся и исчез в глубине потока. Наверное, сейчас я выплыл и удержался на поверхности, а что произойдет через пять минут? Разве кто-нибудь скажет мне об этом?

Женька тоже молчал, но о чем думал он, я не знал, да и те особенно и хотел знать. Он словно завороженный смотрел на водоворот и курил, выпуская дым не вверх, как это он делал всегда, а вниз, пытаясь додуть струю дыма до самой воды.

– Ну, что идем? – спросил я его, когда бросил окурок в воду.

– Да. Сколько время?

– Почти половина восьмого.

<