Когда наше ложе было расправлено, я стянул с себя остатки одежды в виде футболки и трусов, так как джинсы уже давно лежали подо мной и лег на мягкую перину. Света тоже разделась, но оставила на себе трусики. Она положила голову на мою грудь, а рукой стала гладить меня по животу с каждым разом увеличивая амплитуду своих движений. Я очень быстро возжелал ее, и мы соединились в «рабоче-крестьянской» позе, предварительно откинув маленький кусок материи далеко от кровати. Все произошло очень быстро, без особых изысков и чувств, впрочем, как и всегда. Со Светкой у меня не было вздохов, долгих прелюдий, ненужных слюнявых разговоров, шепотов, поцелуев в ушко и шею. Покончив с физической близостью, я откинулся на подушку немного учащенно дыша. Света же лежала тихо, ее дыхание было ровным и спокойным. Мне даже показалось, что она уснула. Я приподнялся на локтях и взглянул на нее. Глаза девушки были открытыми, их глубина, которой я раньше не замечал, поразила меня. В них я увидел всю вселенную, бесконечную, бездонную и немного жуткую.

– Ты чего? – спросила она, повернувшись ко мне лицом.

– Да так, посмотрел спишь или нет…

– Нет, не сплю, не хочется. А ты хочешь?

– Тоже не хочу...

– Когда вы уезжаете? – в ее голосе я уловил нотку печали, что соответствовало ее глазам.

– Скоро… на следующей недели…

Он ничего не сказала, только я почувствовал на своей руке, к которой она прикоснулась лицом, влагу.

– Ты хочешь уезжать?

– Не знаю, - я не стал ей говорить, что уже стал считать дни до нашего отъезда, так мне захотелось вернуться домой. Мне показалось, что я понял ее чувства и поэтому постарался как-то смягчить ее боль. Во мне проснулось чувство жалости, сопереживания, какой-то теплоты, возможно я ощутил или вспомнил свои чувства, совсем недавно переполнявшие меня. - Скорее даже нет. Мне не хочется тебя оставлять, но понимаешь, последний курс, все такое…

– Да, понимаю…

Кто-то тихонько подошел к двери и, постояв в нерешительности несколько секунд поскребся в дверь. Не дождавшись нашего ответа, дверь приоткрылась и в просвете появилось лицо Женьки.

– Принссс… - прошипел он.

– Чего?

– Пойдем покурим! – уже нормальным голосом попросил он меня. Я понял, что это только предлог, а на самом деле мой товарищ хочет что-то мне сказать.

– Сейчас…

Натянув на себя только джинсы, я вышел из спальни и зарыл за собой дверь. Мы прошли на кухню, Света разрешила нам курить на ней, жалея нас и заботясь о нашем здоровье. По ночам становилось очень холодно и выскакивание полураздетым во двор сулило простуду.

– Слушай, как у тебя со Светкой? – спросил Строгин, закуривая папиросу, он перешел на «Беломорканал», считая, что обычными сигаретами уже не накуривается.

– Нормально…, а в каком смысле? – не понял я его вопроса.

– Ну вы того… уже?

– Да…, а что?

– Слушай давай этого, поменяемся… - я почувствовал, что он волнуется, но пытается скрыть волнение под видом реакции на крепкие папиросы.

– Не понял… как? Почему?

– Ну просто… попробуем…

– А у тебя все получилось с Ленкой? – у меня закралось подозрение.

– Да. Вот только колени натер. Слушай, она такая! Ммммм!

– А зачем тогда меняться?

– Ну что ты, как маленький! Это же кайф! Сначала с одной, потом с другой! Давай!

– А Ленка знает?

– О чем?

– Ну о твоем предложении? Как она восприняла это? Не послала тебя подальше?

– Да! То есть нет! Она не против! Поговори со Светкой! Поменяемся, ты не пожалеешь! Попробуешь горячую штучку! О! Она так горячо на все реагирует, словно сто лет не занималась этим!

Я молчал. Его предложение стало для меня очень неожиданным. Вернее, не просто неожиданным, скорее даже оскорбительным, что ли. Нет, я не моралист, не ханжа, не стеснительный подросток, ни девственник. Я не плохо отношусь к экспериментам с физической близостью и, признаюсь, в другое время и в другом месте я бы не отказался от обмена подругами, возможно даже принял бы его на ура. Но в тот момент во мне что-то воспротивилось этому грубому, животному предложению. Отчего-то я вспомнил глаза Светы, бездонные, глубокие и какие-то очень печальные. У меня пронеслись перед глазами не только ее глаза, я вспомнил, как она гладила меня, нежно с огромной любовью и материнской заботой, как после нашей близости она целовала каждый кусочек моего тела, как она порой была доверчива и преданна, словно маленький ребенок. А может быть я просто пытаюсь сам себя обмануть и выдумываю более благородные причины моего отрицания этого откровенного предложения. Может все было намного проще и во мне проснулась внезапно, необъяснимо, вдруг обычное, банальное чувство жадности, какого-то собственичества. Знаете, когда в песочнице ребенок не дает своему соседу ни совочек, ни ведерко, ни формочки. Он ими не пользуется, они валяются рядом с ним и даже по всей песочнице, но отдать их своему дружку ему жалко. Он крепко держится за них и упрямо отрицательно трясет головой в ответ на уговоры матери поделиться ими с Петей или Сашей. Так и я возможно не хотел делиться своей девушкой с Женькой. У него своя, у меня своя. Почему я должен отдать ее ему, когда у него есть своя? Но самое неприятное заключалось в том, что я ни разу не подумал о самой девушке. Мне не пришло в голову, как к такому предложению отнесется сама Света. Как отреагирует Лена, ведь я был уверен, что Женька не обмолвился с той ни словечком. Я думал только о своих чувствах! Меня не беспокоили моральные, может даже физические страдания девушки, которая, я был в этом уверен, почти привязалась ко мне, как собачонка. Хороший хозяин всегда думает о своем питомце, о том понравится ему то или иное. Я же был плохим хозяином. Эгоизм и черствость, вот две мои черты, которые характеризовали меня в тот момент. Признаюсь, я был противен себе.