А значит, такое понимание невозможно вне длительности, и, следовательно, оно неизбежно имеет дело с творением нового в мире, – ибо длительность не существует вне накопления все новой и новой информации, вне эволюции реальности. Понимание, инспирированное интуицией, приводит к ясности открытия нового и неожиданного в мире. И в этом случае мышлению тоже не обойтись без усилия: ведь «понимать без усилия значит составлять новое из чего-то старого» [621] .

Но не значит ли все сказанное, что понимание, которым награждает нас интуиция, действительно коррелирует с самой жизнью? Ведь оно невозможно без усилия, без длительности, без соприкосновения с творческим процессом в мироздании. Вот почему выше мы имели полное право сказать, что «жить» неотделимо от «познавать» [622] . Кроме того, именно интуитивное познание и понимание способно охватить все мышление в его целостности, говорит Бергсон, а такая целостность выступает гарантом имманентности мышления самой жизни.

Бергсон даже утверждает, что интуиция выступает не только составляющей мышления, но и формой сознания. В «Творческой эволюции» философ говорит о других, не интеллектуальных формах сознания, которые «выражают нечто существенное в эволюционном движении и имманентное ему» и которые необходимо сблизить друг с другом, «заставляя их слиться с интеллектом», чтобы получить сознание, «коэкстенсивное жизни». «Могут сказать, что и таким путем мы не выйдем за границы интеллекта, ибо и иные формы сознания мы рассматриваем только с помощью нашего интеллекта, только сквозь призму нашего интеллекта. И в этих словах был бы резон, если бы мы были чистыми интеллектами, если бы вокруг нашей концептуальной логической мысли не оставалось смутной туманности, созданной из той самой субстанции, в ущерб которой образовалось светящееся ядро, называемое нами интеллектом. Здесь находятся известные силы, дополняющие рассудок, присутствие которых мы лишь смутно ощущаем, когда остаемся замкнутыми в самих себе; но они осветятся и выделятся, когда увидят себя, скажем так, за работой в эволюции природы. Они узнают тогда, какое усилие им предстоит сделать, чтобы стать интенсивнее и расширяться в одном направлении с жизнью» [623] .

И только тот процесс познания, который не нарушает этой целостности, – то есть познание, исходящее вначале от интуиции, а не от интеллекта, – вступает в соответствие (correspondance) с самой жизнью, ибо тут вновь наблюдается полное согласие по природе.

Разумеется, в этом еще нет ничего из ряда вон выходящего. Если мы, пытаясь приблизиться к пониманию жизни, лишь заменяем интеллект на интуицию, то мы невольно даем козыри в руки противникам Бергсона. Выходит, что интеллект не имманентен природе жизни, но, тем не менее, возник в процессе развития жизни. На деле Бергсон этого не утверждает. И интеллект, и интуиция выступают в его концепции полноправными и, не побоюсь сказать, равноправными, функциями целостного мышления [624] . И если мы замечаем в бергсоновских текстах некоторые «реверансы» в сторону интуиции, то они предназначены не для того, чтобы унизить интеллект, а для того, чтобы показать, каким образом можно достичь подлинного взаимодействия этих двух функций мышления и прийти к новому типу мышления. Сам философ различает обыденное мышление, не требующее особых усилий и являющееся прерогативой интеллекта, и мышление интуитивное, творческое. «Мыслить обычно – значит идти от понятий к вещам, а не от вещей к понятиям» [625] . Наоборот, необходимо «мучительное» усилие, чтобы интеллект пошел «обратным ходом» [626] .

Можно сделать следующий вывод. Локальное следствие преодоления обычного хода мысли – это возникновение новых качественных образов-понятий, которые способны улавливать «движение внутренней жизни вещей» [627] . Но именно из этого локального следствия Бергсон выводит, в свою очередь, возможность новой философии, ибо только погружаясь в реальность, только с помощью образов-понятий, «только таким путем составится прогрессивная философия, свободная от споров. <…> Философствовать значит повернуть в обратную сторону обычное направление работы мысли» [628] .

А это и есть новый метод мышления, соответствующий означенному выше новому типу мышления, метод, возникший из осознания «неспособности понятийного мышления постичь суть вещей» [629] . Сам Бергсон высказался насчет своей методологии весьма недвусмысленно. Характеризуя в «Творческой эволюции» путь познания, которым уверенно шествует разум, философ замечает: «Мы глубоко противимся мысли о том, что нам, возможно, придется создавать для нового предмета совершенно новое понятие, или, быть может, даже новый метод мышления» [630] .

Действительно, рассмотренные качественные понятия-образы (представления) несовместимы с привычным движением мысли. Не побоюсь даже сказать, что, соединив образы-посредники, возникающие как следствие интуитивного постижения того или иного предмета, с понятиями, представляющими собой следствие рационального осмысления реальности, Бергсон синтезировал новые средства получения и выражения знания о мире, средства, несущие в себе нечто и от интуиции, и от интеллекта.

Речь не идет о синтезе понятий и образов как предзаданных и замкнутых в себе элементов. «Там, где элементы предсуществуют, потенциально есть уже и их синтез как одна из допустимых комбинаций этих элементов… Мы, напротив, считаем, что в области жизни элементы не имеют реального и раздельного существования» [631] , – говорит Бергсон, замечая, что нельзя ставить знак равенства между синтезом и подлинным творчеством. Однако если мы выращиваем новое понятие на почве образного представления нашего знания о мире, разве не будет такой синтез, достигнутый в процессе возникновения понятия, качественным? В текстах самого философа встречаются другие, по сравнению с приведенным, представления о синтезе. Например, в эссе «Философия Клода Бернара» читаем: «Обобщать не значит использовать, с целью какого-то сжатого изложения, уже собранные, записанные факты: синтез есть нечто совершенно иное. Это не столько особая операция, сколько некая сила мышления, способность проникать внутрь факта, который мы считаем значимым и дающим объяснение неопределенно большому числу фактов. Словом, синтетический ум есть не что иное, как более высокая степень развития аналитического ума» [632] . См. также интересные замечания Бергсона о длительности как синтезе множественности и единства [633] .

Итогом стал качественно новый онтологический и гносеологический уровень интуиции и интеллекта как полноправных функций мышления. Интуиция действительно стала интеллектуальной [634] , в то время как интеллект приобрел новые черты. Именно к интуиции, пусть и в виде первородной дымки, «мы должны будем отправляться за указаниями, чтобы расширить интеллектуальную форму нашей мысли; там почерпнем мы необходимый порыв, который сможет поднять нас над самими собой» [635] . Такое обращение к интуиции абсолютно непреложно, поскольку «наука не заключается в процессе правильного вдвигания понятий, предназначенных к тому, чтобы с точностью входить друг в друга» [636] . Ясно, что если интеллект черпает из интуиции порыв к преодолению своих рамок, то он сам приобретает творческий характер.