Но мы можем спросить: зачем же, все же, тогда нужны образы, если без понятий никак не обойтись, если даже качественные понятия-представления, созданные на основе образов, способны выразить интуицию лишь асимптотически? Нет ли в самой концепции Бергсона внутреннего противоречия, не говорил ли философ, что все «разнообразие качеств, непрерывность развития, единство направления» нашей внутренней жизни [687] «в образах… нельзя себе представить» [688] ? Если смысл, существующий над фразой, невозможно адекватно воплотить даже в образе, то не заходим ли мы тем самым в тупик и не становится ли наша интуиция реальности своеобразной «вещью в себе» для других сознаний [689] ?

Впрочем, качественный образ-понятие лишь постольку вводит нас в подобное заблуждение, поскольку мы концентрируемся на его понятийном, вербализуемом аспекте. А вот непонятийный, собственно образный аспект названных компонентов бергсоновского учения, как мы помним, невербализуем, и потому проблема адекватного словесного выражения интуиции тут попросту неактуальна. Каким же тогда способом интуиция репрезентируется через образный аспект качественных образов-понятий? Бергсон сам указывает этот способ: путем внушения, суггестивного воздействия.

Вспомним фрагмент из письма Флорису Делатру, на который уже приходилось ссылаться: «…в такой книге, как Творческая эволюция или Два источника, образ чаще всего используется потому, что он необходим, поскольку ни одно из существующих понятий не может выразить мысль автора, которому поэтому приходится ее внушать» [690] .

Итак, внушение рассматривается Бергсоном как полноправное средство коммуникации, общения. К тому же, коль скоро внушение выступает альтернативой выражения в случае невозможности применить последнее, мы можем сделать вывод: внушение потому и является на подмогу в случае бессилия выражения, что само оно больше соответствует природе интуиции, гармонирует с ней. Действительно, во Второй части Введения к сборнику «Мысль и движущееся» Бергсон прямо заявляет о том, что выражение и внушение дополняют друг друга. Интуиция «больше чем идея; и все же, дабы стать доступной передаче, должна будет найти опору в идеях. Во всяком случае, она обратится к идеям наиболее конкретным, окруженным еще дымкой образов. То, что не удастся выразить, придется внушать при помощи сравнений и метафор. Это не будет окольный путь; мы пойдем прямо к цели» [691] .

В приведенном высказывании, однако, есть один подводный камень: метафора. Дело в том, что Бергсон выразился в данном случае не вполне точно. Ведь можно понять бергсоновские слова в том смысле, что образ по сути метафоричен, то есть в его основе – скрытое сравнение. Как же можно в таком случае говорить об образе качественном, уникальном, обладающем собственным бытием, коль скоро метафора рождается на почве сопоставления определенных компонентов реальности и, следовательно, вторична по отношению к ним? Естественно, качественный образ вторичен по отношению к первичной интуиции, но интуиция и образ принадлежат разным уровням реальности. А вот если мы говорим о метафорическом образе, то он вторичен по отношению не к интуиции, а к материальным компонентам реальности; он рождается не вследствие воплощения интуиции, а вследствие операции нашего интеллекта – операции сравнения. Естественно, такой метафорический образ совершенно не подходит для выражения интуиции.

Для доказательства необходимо обратиться к общепринятому значению слова «метафора». Под метафорой в литературоведении понимают вид тропа, заключающийся в перенесении «свойств одного предмета (явления или аспекта бытия) на другой, по принципу их сходства в каком-либо отношении или по контрасту. В отличие от сравнения, где присутствуют оба члена сопоставления… метафора – это скрытое сравнение, в котором слова „как“, „как будто“, „словно“ опущены, но подразумеваются» [692] . Но ведь принцип сходства или противопоставления, то есть установление отношений (например, подобия, противоположности), пусть и в скрытом виде, предполагает выявление общих свойств, то есть опять же, как нетрудно убедиться, приводит к понятиям.

«…Отношение по существу состоит в сравнении… – утверждает Бергсон. – Опыт, произведенный над законами, то есть над членами, отнесенными к другим членам, является опытом, произведенным над сравнениями; и к тому времени, когда мы его получаем, он уже проходит через атмосферу интеллектуальности» [693] . Как мы видим, философ, действительно, не благоволит к сравнениям: «Неудобство слишком простых понятий… заключается… в том, что они поистине являются символами, заменяющими собою символизируемый ими предмет и не требующими от нас никакого усилия… Каждое из них извлекает из предмета то, что у него есть общего с другими… Каждое из них, еще более, чем образ, выражает собою сравнение между самим предметом и теми, которые с ним сходны. Но так как сравнение выказало сходство, так как сходство есть свойство предмета, свойство же имеет вид части предмета, обладающего этим свойством, – то мы без труда убеждаем себя, что рядополагая понятия с понятиями, мы восстановим предмет, как целое, из его частей, и что мы получим, так сказать, его интеллектуальный эквивалент» [694] . Пытаясь подобрать образ-посредник, точно выражающий интуицию длительности, Бергсон предлагает: наматывание нити, растягивание резинки, цветовые модуляции в спектре. Однако вывод таков: «…всякое сравнение будет недостаточным… и никакая метафора не сможет передать один из… аспектов» рассматриваемого предмета, «не жертвуя другим» [695] .

Говоря об ограничении познавательных возможностей интеллекта и неадекватности его формулировок при обращении к духу и живой природе, Бергсон поясняет, что в «формулировках» интеллекта, «сколь бы абстрактны они ни были, всегда есть нечто метафорическое» [696] . А значит, метафорическое выступает как неотъемлемая характеристика аналитических понятий и мыслительных операций чистого интеллекта. Коль скоро образ ни в коем случае не должен быть сродни таким понятиям и «формулировкам», то в нем не должно быть ничего метафорического.

Кроме того, отмечу еще один нюанс. Уже говорилось о том, насколько важно для метода Бергсона разграничить выражение мысли и ее внушение. Так вот, нетрудно убедиться, что к метафорам в строгом значении слова мы прибегаем тогда, когда хотим найти средство для более точной передачи смысла нашей речи, то есть метафора предстает формой выражения мысли. (Я не говорю здесь о стремлении к поверхностной живописности речи, которой грешат иногда и которую достигают путем применения метафор: в этом случае, конечно, есть определенное стремление к образности выражения, что, впрочем, не гарантирует достижения ее в полной мере и в истинном виде.)