Нам действительно пора было уходить — мы провели в этих стенах больше двух часов. Виолетта была записана к модному парикмахеру — после больницы ее волосы потеряли привычный блеск, и не мешало привести их в порядок, меня же ждал гонорар в одном из маленьких издательств, еле сводивших концы с концами. Витя забросил меня туда по дороге в косметический салон.

С этого дня мы с Виолеттой регулярно, как на работу, стали ездить на Тверскую-Ямскую на свидания с Вадимом. Виолетта постепенно оттаяла и пришла в приличную форму. С ней изредка случались истерические всплески, как и раньше; она сейчас вроде бы не пила — за ней следили очень пристально, но ее поведение во время таких срывов нельзя было приписать влиянию горячительных напитков, оно казалось просто болезненным. На посторонних в таких случаях она производила впечатление сумасшедшей, но я-то понимала, что это результаты отвыкания от алкоголя, болезненной ломки и ей приходится очень несладко.

Впрочем, разряжалась она только в кругу семьи, то есть при Аргамакове, Вите и мне. Как-то раз я вошла в квартиру в тот самый момент, когда в Аргамакова летели одна за другой книжки и журналы. Странно было видеть финансового магната в такой ситуации, под каблуком жены-фурии; впрочем, при виде меня он тут же, не обращая внимания на град сыпавшихся на него предметов, схватил ее за руки и утащил в ванную. Виолетта сопротивлялась, и не так-то легко было с ней справиться; меня поразило, что Николай Ильич обладает, оказывается, недюжинной силой. Кроме того, было видно, что такие сцены ему привычны.

Она вернулась минут через двадцать совершенно успокоившаяся и свежая, с чуть влажными волосами, и мы немного опоздали на сеанс психоанализа.

В другой раз я была свидетельницей того, как она спустила собак на Витю — он отказался везти ее в кафе без санкции Аргамакова. Она кричала и визжала как базарная торговка до тех пор, пока Витя с каменным выражением лица не дал ей пощечину. Она мгновенно успокоилась и затихла; не думаю, что роман между ними продолжался, непохоже было на то.

У нас с ней постепенно восстановились те отношения, что были до больницы, — не слишком откровенные, скорее приятельские. Вернее, она-то старалась сократить между нами дистанцию, я предпочитала многое держать про себя. Так, я ничего ей не сказала о возвращении Марка, только упомянула, что расследованием моего дела занимается детективное агентство, где работает брат моего бывшего мужа. Кстати, я сама не была уверена, как откоситься к этому второму появлению Марка в моей жизни: не была ли та бурная ночь для него всего лишь эпизодом, может быть, он не намерен возвращаться ко мне и решил всего лишь поддержать меня в трудную минуту? С той поры он не давал о себе знать.

Я ей вкратце рассказала о том, что произошло за то время, пока она лежала больная. Она слушала меня с широко открытыми глазами и под конец заявила, что, по ее глубокому убеждению, охотились не за мной, а за ней.

— Пойми, Агнесса, если уж Аргамаков нанял каких-то людей, чтобы меня убить, то через посредников. Откуда киллеры могли узнать, что я попала в больницу? И ты, и я бываем в офисе на Ордынке: тебя нередко, даже в мое отсутствие, возит Витя в моем «опеле». И наконец, посмотри в зеркало — когда на тебе это пальто, нас можно различить только с самого близкого расстояния! Как будто мы из одного детского сада!

Мы в этот момент как раз вошли во Дворец культуры и ступили на беломраморный пол. Виолетта схватила меня за руку и потащила к одному из огромных зеркал, оставшихся в фойе еще на память о сталинской эпохе. Я посмотрела в помутневшее от времени зеркало и готова была расхохотаться: мы с Виолеттой действительно выглядели чуть ли не как близнецы. Я внимательно вглядывалась в наши изображения: обе обуты в невысокие сапожки со шнуровкой на крючках, только ее были куплены в Риме, а мои — на барахолке в Коньково, на обеих модные длинные черные пальто полуприталенного силуэта, у меня — произведение швейной фабрики «Салют», а у нее — от «Валентино», с какими-то модными прибамбасами, но издали этого не заметишь; наконец, у нас оказались совершенно одинаковые прически! Мне показалось, что мое новое каре — Катиных рук дело — ничуть не уступает прическе Виолетты, которой занимался дорогой визажист. Но самое смешное заключалось в том, что в полумраке зала наши головы казались совершенно неразличимыми: черты лица в замутненном зеркале выглядели нечеткими, расплывчатыми, а волосы — иссиня-черные у Виолетты, темно-каштановые у меня — при таком освещении выглядели просто темными. В Виолеттиных словах явно что-то было, только я не верила, что Николай Ильич может ее убить. То есть он, конечно, способен на убийство — любой крупный банкир, по моему мнению, на это способен, иначе он не смог бы пойти так далеко, но он слишком трепетно относился к Виолетте, хотя она и была далеко не идеальной женой, мягко выражаясь.

Мне нравились эти визиты к психоаналитику, хотя я и играла роль компаньонки и надсмотрщицы, которую ненавидела. В глубине души я прекрасна понимала, что Виолетту никуда нельзя отпускать без сопровождающих и Витя один с ней не справится — алкоголики, разлученные со спиртным, пускаются во все тяжкие, лишь бы только его раздобыть, а уж о Виолетте с ее умом и хитростью и говорить нечего. К тому же как это будет выглядеть со стороны, если охранник станет провожать Виолетту от машины до кабинета Вадима и обратно, будто конвоир, ведущий заключенную? Нет, это не годилось.

Так как я не могла избежать этих посещений, то постаралась отыскать в них что-то приятное, и мне это легко удалось. Пока Виолетта находилась у Вадима, я либо читала — в одном из издательств мне дали массу дамских романов на рецензию, — либо шаталась по магазину «Дорога от себя» и иногда заходила в конференц-зал, который арендовала эта ассоциация; там довольно часто проходили семинары и тренинги, естественно, платные, и тогда зал закрывался, но иногда собирались обитатели этого крыла здания, просто чтобы пообщаться, и мне было очень интересно слушать их разговоры как профессионалу. Я обычно усаживалась в уголок и молчала; постепенно ко мне привыкли, а потом и заинтересовались мной. Через некоторое время со мной уже здоровались двое парней из «Фонда Рекки», трое последователей Грофа и парочка экстрасенсов. Это были приятные и умные ребята, и если они мне порой и казались странными, то я держала свое мнение при себе и не пыталась вступать с ними в дискуссии.

Сеанс у Вадима обычно продолжался около часа; после того как Виолетта выходила из кабинета, Вадим нередко приглашал меня зайти к нему — под предлогом того, что ему нужно обсудить со мной какую-то деталь. На самом деле ему было просто приятно со мной общаться. Я заходила в его кабинет, усаживалась в удобное кресло — классическая психоаналитическая кушетка в этой крохотной комнатке просто бы не поместилась, как, впрочем, и второе кресло, — сам Вадим сидел на жестком стуле. Я как-то в шутку заметила, что лечить страдающих клаустрофобией [7] в этом кабинетике невозможно, скорее она у них тут расцветет пышным цветом, но Вадим почему-то обиделся. Он был еще очень молод — двадцать четыре года — и относился к своей профессии, вернее к своему призванию, всерьез.