— Агнесса, я не понимаю, как такая умная женщина, как вы, может вести себя так безрассудно…

Выслушав нотацию и клятвенно пообещав, что больше не совершу ни одного безрассудного поступка, я положила трубку на рычаг, улыбаясь во весь рот: что бы сказал Сережа, если бы узнал о моем визите к Дону?

А Марк, паршивец, в этот день так и не объявился.

«Занимайся этой алкоголичкой», — сказал мне Юра, и я честно занималась. На следующий день Рафаил привез к Аргамаковым Семена Ароновича Дорфмана, известного психиатра, принадлежавшего к старой, ныне вымирающей профессорской гвардии. От самого его вида, от негромкого голоса и сдержанных манер так и веяло интеллигентностью. При самом богатом воображении трудно было себе представить большую противоположность Ирине Петровне, чем этот пожилой невысокий человек с палочкой. Основной его дар, по-моему, заключался в том, что он умел слушать. Говорил ли он с Виолеттой, с Аргамаковым, с Рафаилом или со мной — он говорил с нами как равный, и чувствовалось, что ему действительно интересны наши ответы. Меня он просто очаровал. Виолетта тоже к нему прониклась доверием и нормально с ним беседовала. А может, дело в том, что она уже вышла из того подавленно-злобного состояния, в котором находилась сразу после больницы.

Семен Аронович подтвердил правильность лечения, назначенного Виолетте Рафаилом, но добавил в схему еще кое-какие препараты, дорогие и редкие, как он пояснил Николаю Ильичу:

— Их надо еще поискать, может быть, даже отправлять курьера на Запад.

Когда Рафаил показал профессору рекомендации, оставленные Бориславской, он только поморщился и ничего не сказал. А на прямой вопрос Аргамакова, чем же все-таки больна его жена, ответил уклончиво:

— Не все ли равно, как это назвать? Дело не в диагнозе, а в лечении — а все депрессии, в общем, лечатся одинаково, — если врач хорошо чувствует состояние пациента. Вам повезло, Рафаил Израилевич обладает такой интуицией. — И отпустив этот комплимент Рафаилу, который даже зарделся от смущения, он продолжал: — Но в любом случае химия химией, но не стоит забывать и о психотерапии. Рафаил Израилевич — опытный психотерапевт, если рассматривать психотерапию в традиционном для нашей медицины смысле. Но Виолетта Дмитриевна пережила серьезную психологическую травму — мы о ней знаем — и, возможно, какие-то еще нервные стрессы, о которых она сама не помнит, но они сыграли свою роль в развитии ее заболевания. Поэтому я вам рекомендую параллельно обратиться к хорошему психоаналитику. Сейчас откроешь любую газету, тот же бульварный «Московский комсомолец», и видишь объявление: «психоаналитик», «психоаналитик»; хорошо еще, если у этих так называемых психоаналитиков есть хоть десять классов образования. Настоящий врач не будет давать объявлений в газете, у него и так обычно обширная клиентура.

Тут я взглянула на Виолетту — она мне в ответ криво усмехнулась, признавая свое поражение.

— По поводу Виолетты Дмитриевны я поговорю со своим другом профессором Сурковым. Под его началом действует Международная независимая психоаналитическая ассоциация, в которую входят опытные специалисты, стажировавшиеся в Англии. Он порекомендует нам кого-нибудь стоящего, и мы договоримся, чтобы этот психоаналитик, если, конечно, он понравится Виолетте Дмитриевне, приезжал к вам домой несколько раз в неделю. Тут не выдержала Виолетта:

— Почему домой? Я вполне сама могу ездить на прием. — Она, видимо, боялась, что если муж и не запрет ее в сумасшедший дом, то посадит под домашний арест.

— Или ваша жена сама будет ездить к ним. У них офис недалеко от Белорусского вокзала.

Итак, все стороны были явно удовлетворены, и когда профессор поднялся, сам Николай Ильич поспешил подать ему пальто. Распрощавшись с банкиром и Виолеттой, Семен Аронович обратился к нам с Рафаилом:

— А теперь, молодые люди, не сочтите за труд проводить старика до машины.

И мы вышли из квартиры, поддерживая старого профессора под обе руки. Как только дверь за нами захлопнулась, Семен Аронович обратился к нам:

— Молодые люди, вы, очевидно, еще не совсем усвоили психологию богатых, просто вы с ними мало сталкивались. Так что учитесь у меня, старика. Вот вы, Рафаил Израилевич, что вы ей назначили? Амитриптилин — так ведь его можно купить в каждой аптеке, им лечатся даже уборщицы! Или феназепам — мы-то с вами отлично знаем, что это единственный советский препарат мирового уровня и он во многих отношениях лучше западных аналогов, но ведь он стоит копейки! Это несолидно как-то. Богатые хорошо лечатся только тогда, когда лечатся очень дорого. А вот я ей выписал флуанизон — пусть поищут! Сами знаете, лекарство это слабое, оно ей особо не поможет, да ведь и вреда не принесет. А привезут они его откуда-нибудь из Германии, так одно сознание, что другие его достать не могут, окажет такое воздействие! Так что в следующий раз не стесняйтесь, выписывайте этим новым русским самые дорогие лекарства, не жалейте их денег, и тогда будет толк.

Когда мы выходили из лифта, профессор добавил:

— И вот еще что. Сам я в психоанализ не верю, у меня консервативные взгляды, наверно, я просто устарел. Но пусть она будет хоть чем-нибудь занята. Ребята у Суркова славные, почему бы не дать им подзаработать? Кто знает, вдруг ей это и поможет. Сами понимаете, не пить ей не для чего — все у нее есть, зачем ей быть трезвой? Разве что какой-нибудь жутко ученый хлопец придумает, отчего она пьет, и докажет ей, что если она прекратит это занятие, то ее ждут золотые горы… Впрочем, золотые горы и так у нее есть. А жаль, очень жаль, уж больно красивая женщина. И ножки хороши.

Внизу нас ждал Витя; Семен Аронович с нами любезно, по-старомодному распрощался, и мы передали его с рук на руки шоферу.

Таким образом мы попали в Психоаналитическую ассоциацию. Старый профессор сдержал слово, и нас пригласили туда уже на следующий день. Я их понимала — ну как не схватиться обеими руками за такую выгодную клиентку?

Международная независимая психоаналитическая ассоциация снимала несколько комнат в огромном Дворце культуры какого-то завода, который теперь жил тем, что сдавал свои помещения в аренду.

Поднявшись по широкой мраморной лестнице на второй этаж и довольно долго проблуждав по коридорам, мы попали в левое крыло здания, в котором принимали психоаналитики. Рядом с ними обосновался еще ряд организаций, занимавшихся целительством: «Ассоциация народной медицины», «Фонд Рекки», «Трансперсональный институт глубокого дыхания» и еще несколько, чьи названия я не запомнила.

Мы появились вовремя, минута в минуту, к назначенному сроку — часу дня, но когда я сунула нос в нужный нам кабинет со словами «Мы от Дорфмана», нас попросили подождать. У психоаналитиков шло совещание. За длинным столом, покрытым зеленым сукном, как две капли воды похожим на стол в кабинете ученого секретаря в Институте экстремальной психологии, сидели человек шесть с очень серьезными лицами. Мой тренированный слух выхватил несколько знакомых терминов из общего разговора: «трансцендентный анализ», «проблема трансфера», «лэнгианцы». Ничего не поделаешь, пришлось ждать, и мы с Виолеттой уселись на стулья в коридоре. Мимо нас то и дело проносились какие-то люди, на больных они были непохожи — молодые, хорошо одетые, энергичные. Очевидно, целители, подумала я.