— Да что это с тобой? Ты что не выспался, что ли? Чего на людей бросаешься? — сказал Симон, едва поспевая за ним. — Если ты намерен ссориться, иди лучше один. Я не хочу дергать себе нервы и портить желудок.

— Я совсем не намерен ссориться. Я позвал тебя в столовую, чтобы кое о чем поговорить. Столько проблем приходится решать и столько людей в комитете, что свободной минуты не выберешь.

— Ты прав. Вечером, когда я прихожу домой, у меня не хватает сил раздеться. Если бы не жена, я ложился бы спать в ботинках. Работаю, как машина. А ты… ты все толстеешь.

— Да, толстею, — подтвердил Хорват. — Скажи, Симон, кто это так заинтересован в том, чтобы рабочие были против сборки станков? Кто это подстрекает рабочих проводить тайные собрания в уборных? Это что — ваша политика?

Симон отвернулся.

— Я не могу обсуждать здесь такие вопросы. Ты прекрасно знаешь, что этого нельзя делать.

— Да, — подтвердил Хорват, меряя его взглядом. — Бдительность…

Симон, казалось, не понял насмешки. Он приблизился к Хорвату, положил руку ему на плечо.

— И все-таки скажу тебе правду, так как тебе я верю. Я не давал никаких указаний.

— Тогда почему Симанд и Балотэ проводят открытую агитацию против сборки станков?

— Пусть массы волнуются, — невозмутимо улыбнулся Симон. — Ты же сам говорил, что классовый инстинкт рабочих никогда не ошибается.

— Это говорил не я, а Ленин. Но одно дело — волнения рабочих, другое дело — их раскол.

— Вы обсуждаете сегодня в уездном комитете вопрос о станках? — неожиданно спросил Симон.

Хорват посмотрел на него сурово, изучающе.

— Ты явно хочешь поссориться, а? — удовлетворенно рассмеялся Симон.

— Нет. Ты сам хорошо знаешь, что не хочу. Но у тебя какая-то странная манера задавать вопросы. Ну что это за разговор: «Ты хочешь поссориться?» Что мы дети, что ли, чтобы так вот ни с того, ни с сего ссориться?

— Ну, если смотреть на вещи сверху, мы и есть дети перед лицом истории. Совсем малые дети, очень маленькие, почти сосунки, а может быть, всего-навсего бумажонки, которые гонит ветер.

Хорват долго смотрел на него, как будто увидел впервые, потом сказал медленно, растягивая слова:

— Вот что, тебе все равно ведь не нравится мамалыга. Иди лучше обедать домой. Эти теории Молнара я уже слышал, меня от них тошнит.

— Зачем ты цепляешься к словам? — рассердился Симон. — Всегда ты как-то умеешь все перевернуть. Знаю, знаю, сейчас трудности, и в конце концов мамалыга не так уж плоха. Помню, на фронте, под Сталинградом…

Он не кончил. Церемонно ответил на поклон какого-то рабочего.

— Что было там? — спросил Хорват.

Симон улыбнулся, обнажив зубы.

— Что там было? Русские разбили немцев.

Возле столовой разговаривали Герасим и Трифан.

Увидев Хорвата, они подошли.

— Свобода! — поднял кулак Симон.

— Добрый день, — ответил Герасим.

— Приходите вечером ко мне, я расскажу вам, что было в уездном комитете, — начал Хорват.

— Зачем ты это? — прошептал Герасим и показал глазами на Симона.

— Ничего. Разве вас не интересует сборка станков? — Потом он хлопнул Герасима по плечу — Это не секрет. Товарищ Симон уже знал об этом.

По пути в уездный комитет Хорват все думал о споре с Симоном. Он никак не мог успокоиться. Особенно его раздражало, что среди коммунистов находились такие, которые лили воду на мельницу этого демагога. Вообще у многих коммунистов еще низкий политический уровень. Говорят о кукурузных лепешках, о ценах на одежду, о том, что нет набоек, о плохих заработках, о полотне и об инфляции. Некоторые тайком читают «Вочя Ардялулуй» и распространяют слухи о войне, которая, по их мнению, непременно будет между американцами и русскими. А лучшие рабочие из прядильни, из ткацкого цеха, из котельной волнуются и начинают сближаться с людьми Молнара. На всякий роток не накинешь платок. Вдруг он вспомнил понравившееся ему выражение: «Коммунизм — весна жизни», — и ему захотелось смеяться. Как бы не начать говорить языком Хырцэу из «Патриотул».

На мгновение он пожалел, что не взял профсоюзную машину, потом ускорил шаг: «Мне не повредит немного пройтись, может, уменьшусь в объеме».

6

Бэрбуц медленно опустился в старое кожаное кресло. С удовольствием вытянулся и вздохнул. Хотя он и устал, его лицо сияло. Он и сам не знал, что именно было тому причиной: четырехчасовое собрание, с которого он только что пришел, или заботливое отношение к нему секретарши Сильвии.