— Ничего, — ответил Албу и, встав с кресла, повернулся к Бэрбуцу — Ах, да. Царанисты хотят завтра провести собрание. Все никак не успокоятся! Черт его знает, разве мало мы всыпали бандитам в «Савойе»?

Бэрбуц деланно засмеялся. Он выбрал, себе мягкую сигару из французских, раскурил ее, потом сказал, стараясь придать искренность своим словам:

— Не знаю, что со мной происходит. Устал я. Мне бы надо месяц или два отдохнуть, ни о чем не думать, отоспаться, забыть обо всем.

— Что было на сегодняшнем заседании?

— Обсуждали вопрос, поднятый Хорватом: о сборке станков. Уездный комитет одобрил предложение. Принял решение собирать станки. — Он причмокнул губами, как ребенок. — Не знаю, что надо этому человеку?! Вкладывает столько страсти во всякую ерунду. Точно школьник, играющий в политику. — Бэрбуц снисходительно улыбнулся. — А у самого даже намека нет на политическое образование. Однажды — не помню уже, о чем зашла речь, — он сказал мне: «Диалектика — это то, что всегда идет вперед». — Бэрбуц помолчал, потом добавил серьезно: —И с такими вот людьми приходится работать. Невежественные люди, которым досталась власть. И хуже всего то, что он был в подполье.

— Не он один был в подполье, — сказал Албу и выпустил через нос две струйки дыма.

Бэрбуц вздрогнул. «Намек?» — юн покосился на Албу. Даже сквозь облачко дыма можно было разглядеть на его лице ироническую улыбку. Бэрбуц разогнал дым рукой. Албу продолжал:

— Впрочем, есть вещи, которые забываются. Разумеется, в соответствующих условиях. — И он отрывисто засмеялся.

— С тех пор как ты работаешь в полиции, ты уже не человек, — пробормотал Бэрбуц.

— А что же я такое, по-твоему, черт возьми? — спросил Албу. — Как раз наоборот. Здесь я нашел свое призвание. Работаю как вол. Не так, как ты. Ты потому и устал, потому и болен, что ничего не делаешь. Сидишь целый день и дрожишь от страха.

— Ты знаешь, что не о том речь, — сказал Бэрбуц, нисколько не рассердившись. — Откуда возьмется желание работать? Люди не хотят видеть действительного положения вещей. Дела обстоят плохо, а мы обманываем себя. Бога ради, не будем пьянеть от холодной воды, от нашей собственной лжи. — Он устало развел руками: — Меня тошнит.

— Если человек начинает обо всем раздумывать — это плохо, — сказал вдруг Албу. — Видишь ли, у меня совсем другое дело: папки, люди, зуботычины. Думать некогда. Так время и проходит. А это главное.

— Я тоже пытался не думать, — сказал- Бэрбуц. — Но не выходит. — Он как-то странно посмотрел на Албу. — Да, у тебя другое дело.

— И за это ты презираешь меня? — резко спросил Албу.

— Нет-нет, — поспешно ответил Бэрбуц. — Я никого не презираю. Я всех понимаю. Не так, как ты. Да что ты в конце концов прицепился ко мне?

— Знаешь что? — переменил тему разговора Албу. — Я вижу, ты сегодня не в духе. Давай пойдем в «Колорадо». У них есть виски. Там дым, много народу, обнаженные женщины. Мне хочется напиться. Вообще-то у меня тоже плохое настроение.

Не дожидаясь ответа, он вышел в соседнюю комнату, переодеться.

Бэрбуц выпил свой бокал. Он был голоден, и коньяк ударил ему в голову. Он почувствовал какое-то странное беспокойство, словно он тайком прошел в чужой дом и боится, как бы его кто-нибудь не застал здесь. Он поднялся, и его взгляд упал на множество папок, наваленных на письменном столе Албу. Он сделал шаг по направлению к столу, потом другой. Начал листать бумаги дрожащими пальцами. Буквы плясали у него перед глазами.

«Заявление… Глубоко и многоуважаемый господин Главный Комиссар… нижеподписавшийся… он сказал мне, но ни в чем не виноват… Умоляю вас… У меня трое детей… на углу улицы Трымбицы… Нож был у… Думитру Флорой…»

Он быстро развязал еще одну папку, перелистал документы и вдруг почувствовал, что на него смотрят.

— Эй, черт подери, — рассмеялся Албу. — Я не такой уж дурень… Там этого нет.

На Албу был синий костюм в узкую светло-серую полоску и ярко-красный галстук. Он смеялся уверенно, обнажая десны.

— Нет-нет… Я не это искал… Я просто так посмотрел… — Бэрбуц чувствовал, как вся кровь бросилась ему в голову. — Ты думаешь, я пользуюсь твоими методами? В конце концов, если речь уж зашла об этом, так у меня есть очень хороший, козырь… Мое теперешнее положение…

— Это я слышу каждый день, — насмешливо сказал Албу. — Знаешь, что в тебе плохо? — неожиданно он ткнул его пальцем, пожелтевшим от табака. — Ты трус… И тогда был трусом, и сейчас трус… Ну ладно, надевай пальто…

— Уже поздно, — сказал Бэрбуц.

— Не беспокойся. Для меня когда угодно столик найдется. Я стосковался по красивым женщинам в тонких шелковых чулках. — Он подмигнул. — Может быть, сегодня нам что-нибудь перепадет.

— Ты только о глупостях и думаешь, — нахмурился Бэрбуц.