– Тэ-т-так тэ-т-точно.

– Тогда вольно,- уже без запала скомандовал Иллари.

Парс посмотрел на часы, улегся на плащ "крылатку" и больше ничего не выяснял. Сон был ему дороже. Иллари глубоко вздохнул и лег рядом, подпихнув ему и себе под головы по спальному мешку.

Ночь обещала быть теплой.

Длинная тень обтерханного полноприводника проваливалась в рытвины в клубах вихрящейся пыли, волнисто металась по дорожным ухабам. Каждый увертливый выпад машины преодолевал уродливость дороги, весело урча тактами двигателя. Фары сверкали неистово и возбужденно.

Самородов, не прощая ни себе ни другим, следовал заведенным для всех порядком. Армейский полноприводник, опасаясь демонстрировать себя работающим двигателем, притормозил в лесной просеке. Машина безропотно замерла и Ульрих заглушил мотор. Прятавшиеся звуки оживали в шорохе леса. Они перешли скромную развилку, спрятанную среди высоких деревьев. Пробирались пешком еще около километра сквозь непроходимые, заросшие вьюнком заросли и раздвигая клинолистые побеги. Пока что-то серое, молниеносно невидимое не шевельнулось сбоку и подало сигнал поворачивать.

На узком косогорчике зеленого мысика без шороха и шума, как овощи на не полотой грядке, лежали бойцовые чистильщики. Розыскники с мертвой хваткой, упорно ждущие приказа.

Настоящий следопыт убивает преследуемого ногами. Со всеми подобающими предосторожностями Стауэр Шефильд провел Самородова и Ульриха за выворотень дерева. Когда все трое легли в зеленый пушистый мох, обуютив позицию наблюдения. Из под ствола на стеклах появившегося бинокля прыгнули криволинейные отсветы. Окуляры двигались медленно, как ползущая по лицу муха.

Нагие, жесткие, немигающие глаза.

Самородов не торопился, он во всем любил конкретность и определенность. Все уголки были осмотрены накрепко. Безлесый пригорок, насыпь прижимающая растянутые плети рельс, пакгауз, светящийся прорехами склад, кромка леса и через воспаление заката нависающие фермы пешеходно-переходного моста.

– Только трое?

– Еще носилки ...

– Я вижу.

– Такие используют горноспасатели и спецназ,- старался детализировать предмет разговора Шефильд, отклоняя попадающиеся перед окулярами шефа стебельки.

Самородов медлил. Кровельное железо, шеренга бетонных столбов со спутанными клубками проволоки.

– Их форма сдохла?

– При таком износе зарядника трансляторы маскировки итак прослужили им слишком долго.

– Резидентура?

– Никаких попыток контакта с местными не замечено, да тут и нет никого,- увещевал "именинник".

Самородов надолго замолчал. Его червоточило беспокойство от той легкости с какой Стауэр Шефильд обнаружил место ночевки вражеской диверсионной группы.

– Третий, который залег на виадуке, представляет наибольшую опасность,- расставлял акценты Стауэр.

– База "Форавец."?

– Эскадр-командер Роззел дал добро на ночное десантирование.

– Держи на связи.

Самородов спрашивал, машинально сокращая фразы, целиком погрузившись в свои мысли: "Чтобы не попадаться нужно спешить совсем в другую сторону. Если взяться играть по чужим правилам, то и лучший может проиграть. Это была не война нервов, это была война импровизированных исходов."

В нем до сих пор не изжил себя тот неподатливый, противный упрямец подросток.

Самородов уточнял, задавая вопросы, и по всему выходило, что враги сильно устали и им уже на многое было плевать.

Пристальные линзы плавно прокатились от одного края леса до другого и вернулись к исходной точке. Пепельно-серые силуэты двух вражеских десантеров лежали за дрожащим маревом жестяного листа. Лаконичная эмблематика военной формы. Цвет хаки, стиль милитари. Даже во сне их лица оставались упрямыми и недобрыми. Рядом приподнятые планирующие носилки к которым пристегнуто нечто завернутое.

"Все сходилось. Перед ним была реализация данных разведки."

Пехот-командер опустил бинокль. У него осталось такое чувство, будто ему нехорошим голосом пытались давать добрые советы.

"Жизнь иногда оступается на самом интересном месте и у каждого решения есть свои последствия."

– Надо менять позицию,- выказал беспокойство Ульрих.- Ненароком солнечный луч бликанет на линзах бинокля.

– Погодим,- возразил Самородов.- Они итак почти трупы.

Виадук одичал, на занесенной в щели и трещинки земле прижилась трава. Растения вились по бетонным цаплям опор. Срезанные подчистую перила украшали заборчиком чей нибудь скотный двор или загон. Рон снова был один, лежа на занятой позиции виадука, подстелив под себя спальный мешок. Обладая обзорностью он терпеливо ждал, прогоняя пупырышки озноба. То что он испытывал Рон мог окрестить недомоганием совести. Мерзость одиночки, которому так трудно разыгрывать непредсказуемость.