Глухой топот понесся из-за забора. Саша вскочил, перемахнул через забор и оказался в Малокоптевском переулке. Раздался далекий шум и треск: кто-то уходил дворами. Преследовать было бессмысленно, и Саша обидно закричал вдогонку:

– Кто же из ТТ на тридцать метров бьет? Из ТТ в упор надо, шпана вонючая!

Дома Саша вынул из-под кровати чемодан, открыл его, со дна вытащил аккуратный, в вощенной бумаге сверток. Хрустя оберткой, развернул его. Под бумагой было нечто, замотанное промасленной тряпкой, а уж под тряпкой был большой офицерский парабеллум с пятью запасными обоймами. Саша отвел затвор и нажал на гашетку, проверяя спуск. Четко прозвучал щелчок. Саша удовлетворенно вздохнул, вогнал обойму и передернул затвор, досылая патрон в патронник, и поставил на предохранитель. Пистолет он положил на стул рядом с кроватью, а сам, быстро раздевшись, влез под одеяло и мигом уснул.

И тут же раздался страшный шум в окно. Саша открыл глаза. За окном было яркое утро и Алик. Шлепая босыми ногами по холодному полу, Саша подошел к окну и распахнул створки.

– Слышь, герой!
– ликующе заорал Алик.
– А наши Берлин взяли!

– Такие пироги!
– мрачно сказал Саша и вернулся к кровати натягивать штаны.

– Ты почему не радуешься?
– удивился Алик.

– Да так. Парни Берлин взяли, а я - мешок с рисом.
– Он в ярости швырнул бриджи на пол.
– Они там костьми ложатся, а я здесь, как павлин, в погонах и медалях красуюсь! Все! Я - штатский. Алик, сейчас мы - на рынок, гражданское мне покупать.

Перешагнув подоконник, Алик был уже в комнате. Критически осмотрев бушевавшего Сашу, он посоветовал:

– Все-таки штаны натяни. А если в трусах собираешься, то я с тобой не пойду.
– И вдруг увидел на стуле пистолет.
– Это твой?

– Мамин, - раздраженно ответил Саша.
– Она им сахар колет.

– Можно посмотреть?

Саша вынул обойму, оттянув затвор, выбросил патрон и протянул парабеллум Алику, который с восторгом ощутил тяжесть оружия.

– Можно. Только в окно целься. И незаряженное ружье раз в год стреляет.

Алик вытянул правую руку и зажмурил левый глаз.

– Тах! Тах! Тах!
– в такт холостым щелчкам выкрикивал он.

– Пацаненок, - ласково сказал уже одевшийся Саша.
– Ну-ка давай его мне.

Он снова загнал обойму, передернул затвор, поставил на предохранитель и заткнул пистолет за ремень бриджей. Под кителек.

– Зачем он тебе на рынке?

– С ним, дорогой Алик, веселей торговаться.

Торжественно и неразборчиво вещали с высоких деревянных столбов о Берлине черные колокольчикообразные репродукторы. Но люди уже знали эту новость и знали еще и то, что война не закончена, война продолжается, каждую минуту там, далеко на западе, унося в никуда русских парней - их братьев, сыновей, мужей. И потому особой радости не было, была нормальная, на привычном пределе военная жизнь.

– Про Берлин слыхал?
– спросил Петро.

– Слыхал, - пожав руку, Саша озабоченно сообщил ему.
– Приодеться мне надо, Петя.

Ничего не изменилось на рынке, будто и не было той ночи. Стояли ряды, бродили продавцы и покупатели.

– Дерьмо тут в основном, Саша, дерьмо и рвань.

– На днях я у кукольников симпатичный пиджачок видал.

– У них товар есть, - подтвердил Петя.
– Но продадут ли, вот вопрос.

– А почему им не продать? Я цену дам.

Петро пронзительно свистнул над ухом Алика. Алик болезнено сморщился, хотел сказать что-то ядовитое, но Петро уже обращался к сиюминутно явившемуся на свист шестерке-алкоголику:

– Феня, не в службу, а в дружбу. Здесь где-то Коммерция с Пушком пасутся. Позови их сюда. Скажешь, я прошу.

– Сей момент, - с лихорадочной похмельной бойкостью пообещал алкоголик и исчез. Петя стал объяснять, почему могут не продать:

Им, чтобы фрайеру куклу всучить, хорошая вещь нужна. Чтобы фрайер о ней жалел, а не куклу рассматривал.

Перед ними стояли плотный, солидно одетый мужчина в соку и быстрый, изломанный, в постоянном мелком движении юнец лет восемнадцати.

– Счастлив приветствовать ветеранов в радостный день взятия Берлина!
– патетически возгласил мужчина, кличка которому была - Коммерция.
– Мы в логове зверя!

– Ну, допустим, это я в логове зверя.
– Саша насмешливо оглядел живописную парочку.
– А ты у себя дома.

– Обижаете, товарищ капитан, - укорил Сашу Коммерция.
– А у вас, как я понимаю, до нас дело.

– Приодеться ему надо, Коммерция, - взял быка за рога Петро. Пиджак, брюки, коробочки. В общем, с ног до головы.

– Он нас обижает, а мы его одевай, - заметил юнец и хихикнул.

– Будь выше мелких обид, Пушок.
– Коммерция положил руку на плечо Пушка, успокаивая.
– Пойми и прости молодого человека. Истрепанные военным лихолетьем нервы, отсутствие женского общества, смягчающего грубые мужские нравы, просто бравада...

– Значит, одеваем?
– уточнил деловито Пушок.

– Ну, конечно же, друг мой, Пушок!
– упиваясь красотой слова и глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.