В пустынном до таинственности коридоре Центрального Комитета комсомола четко звучали твердые каблуки. У двери с черной табличкой, на которой золотом было написано имя хозяина кабинета, стук шагов прекратился.

Владлен Греков вошел в приемную комсомольского вождя. Ему тренированно улыбнулась секретарша:

– Вас ждут.

– Наслышан, наслышан, - поднялся ему навстречу владелец кабинета, невольно покосившись на телефонный аппарат с гербом.
– Проходи, садись, будем разговаривать.

– За меня уже, наверное, сказали.
– Владлен застенчиво сел на край кресла, сжал коленями нервно сложенные вместе ладони.
– Просто я готов и очень хочу работать.

– Люблю вас, военную косточку, за ясность и определенность. Такие, как ты, очень нужны в комсомольской работе. Ты даже представить себе не можешь, как страдает дело от несерьезности, мальчишеской расхлябанности, крайней засоренности голов основной массы руководителей первичных организаций и даже функционеров центральных органов. Четкости в исполнении заданий, дисциплинированности, отсутствия каких бы то ни было колебаний в проведении генеральной линии, - именно тех качеств, которыми так славна армия, - недостает нам, комсомольцам. Ну, так решаем: в отдел военно-физкультурной подготовки, инструктором.

– Николай Алексеевич, вы должны понять меня...

– Почему вдруг на "вы"?!
– грозно удивился сорокопятилетний заматерелый хозяин кабинета.
– Мы с тобой - комсомольцы, соратники по Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в этом мы хотим отличаться от армии. Так что ты говорил?

– Я на юрфак МГУ, на вечернее, документы сдал. Хочу продолжить образование, хочу со временем стать на боевые рубежи охраны социалистической законности Родины. А военно-физкультурные дела весьма далеки от будущей моей работы.

– Резонно, резонно, - владелец кабинета широко зашагал.
– Что ж, тогда - общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю. Завтра можешь ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович? Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?

– Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.

– Ты знаешь, ты!
– поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:

– Ты же знаешь...

Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала с ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал - и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он - на них.

Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:

– Ух вы, мои красавцы!
– И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.

– А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста - примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие.
– Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами.
– Как твои дела?

– Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?

– Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.

– Будем на это надеяться. У тебя что?

– Вот эти трое.

– Что ж, надо исповедаться.
– Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну.
– Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда - они не дураки, они про это знают - мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.

– Не каркай заранее, Рома. Давай действовать по порядку.

– Я не против, Сережа.
– Казарян тянул время, не решаясь сказать важное. Но все же решился.
– Ты знаешь, почему Серафим Угланов, по кличке Ходок, пошел брать писательскую квартиру непохмеленым? Конечно знаешь: у него не было ни копья. А почему у него не было ни копья, ты не знаешь, наверняка. А я знаю. У меня с Серафимом душевный разговор был, и он мне сказал, что накануне скока он вполусмерть укатался в карты. Все спустил, до копейки.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– настороженно спросил Ларионов. Он уже догадался, о чем хочет поведать ему Казарян, но не хотел, чтобы это было правдой.

– Для сведения, Сережа. Раздевал Серафима известный катала Вадик Клок. И не его одного. Среди пострадавших - кукольник-фармазон Коммерция и залетный ростовский домушник, не пожелавший никому представиться. Обращались к нему просто: Ростовский.

– У кого играли?
– быстро спросил Ларионов.

– У Гарика Шведова, известного тебе ипподромного жучка, приятеля Клока.