Но глазу не за что было зацепиться, нигде не было ничего, что указывало бы на характер и увлечения живущего здесь человека.

Одна из дверей была закрыта, Джонатан подумал, что наверняка за ней и есть всё самое интересное.

В последней открытой комнате оказались книги, множество книг. Джонатан столько в жизни своей не видел. У него самого была только одна книга, папина, по которой тот учил его читать, и которую отец в итоге сжёг.

Он стоял с раскрытым от удивления ртом и вертел головой по сторонам. Книги в шкафах от пола до потолка, стопки книг на широком подоконнике, беспорядочные нагромождения книг на огромном, резном столе, стоявшем здесь же. Эта комната выглядела по-настоящему обитаемой, в отличии от остальных виденных им.

Парнишка прошёлся вдоль стеллажей, ведя пальцами по разноцветным корешкам. В одном месте рука его соскользнула, между книгами было пустое пространство. Джонатан остановился и посмотрел, куда легла его рука. В проёме между книгами была зажата пыльная рамка, с потрёпанной, и, вроде, даже обгоревшей фотографией. На ней довольно красивый, молодой омега, держал на коленях и крепко прижимал к себе худенького, болезненного мальчика. Ребёнок улыбался, а на бледном лице омеги застыло усталое, измученное выражение, так похожее на то, что он видел у Дэвида.

Да, больной ребёнок – всегда проблемы. Джонатан вспомнил, что в их доме было много больных детей, их папы постоянно выглядели такими же уставшими.

Юноша провёл пальцами по стеклу, стирая пыль и всматриваясь в запечатлённые лица, но тут Дэвид издалека окликнул его. Парень вздрогнул и поспешил на голос.

– 5-

Джонатан свернул не туда, спеша на голос альфы, и в какой-то момент подумал, что умудрился заблудиться. Некоторые комнаты, как оказалось, соединяются друг с другом весьма странным образом. Мужчина позвал его снова, и юноша ускорился, свернув в узкий, тёмный коридорчик, который не заметил раньше, чуть не поскользнувшись в выданных ему тёплых носках на скользком паркете. Внезапно он оказался прямо позади Дэвида и буквально влетел тому в спину.

– Вот ты где, - уголки губ седого мужчины были приподняты, что для него являлось практически улыбкой. Джон уже успел понять, что тот может весьма умело использовать своё лицо, когда ему это выгодно, но его естественным состоянием является серая мрачность, по крайней мере, об этом свидетельствовала отпечатавшаяся складка на лбу от вечно сведённых бровей.

– Простите, я, кажется, потерялся, - смущённо произнёс омега, делая два небольших шага назад.

– О, поверь мне, в этой квартире это обычное дело, - он скупо усмехнулся и чуть подтолкнул парня под спину в сторону светлого проёма, тот сжался под его прикосновением, и Дэвид тут же отдёрнул руку.
– Этот дом был построен ещё до войны, - начал он, чтобы отвлечь их обоих.
– Когда-то полностью принадлежал одной семье. Кланы тогда были большие, детей много, всем нужно место. Дом разрастался в хаотичном порядке, отсюда появились комнаты, которые вливаются одна в другую и такие вот коридоры. А уж когда дом разделили на несколько квартир, так и вообще стало забавно. У нас с соседом снизу, например, есть общая комната: для него чердак, для меня, вроде как, подвал, а c соседом сверху терраса соединяется винтовой лестницей, - он замолчал, поймав на себе заинтересованный и по-детски изумлённый взгляд.

– Я не знал, что в этом городе есть такие дома, - тихо сказал юноша, чуть помолчав.

– Их немного осталось. Почти все кланы принимали участие в войне, для них она была важна. Но они проиграли. Их дома разграбили и уничтожили или как вот этот – распродали по частям.

– Вы так интересно рассказываете, - лицо омеги озарилось мягкой улыбкой, которая, однако, быстро погасла.

Джонатан вспомнил папу, который тоже всегда очень интересно рассказывал. Воспоминания болью резанули по сердцу, разговаривать больше не хотелось, поэтому до кухни они дошли в молчании. Ему вдруг захотелось, чтобы всё это побыстрее закончилось. К теплу дома, к спокойному общению, к заботе так быстро привыкаешь, а потом всё это резко заканчивается. Он больше не может питать пустых надежд. Всё имеет свой конец: и счастье, и боль, вот только боль обычно длится гораздо дольше, а настоящего счастья он и не успел узнать. «Главное – никому не верить и нигде не останавливаться надолго», - его папа повторял это бесчисленное множество раз.

– Вот, держи, - Дэвид прервал его размышления, поставив перед ним тарелку с чем-то пёстрым и одуряюще-вкусно пахнущим.

Джонатан не стал спрашивать, что это такое, а просто набросился на еду.

То, что он ел, казалось ему совершенно божественным, даже отчего-то захотелось плакать, словно тепло, проникающее с пищей, растопило что-то в его душе. Но он сделал глубокий вдох и сдержался. Альфам ведь не нравится, когда при них распускают нюни, сразу бьют наотмашь, уж он-то это прекрасно знает. Поэтому, Джон проглотил растущий в горле комок вместе с очередной ложкой еды.

– Ты действительно давно не ел, да, - не спросил, а скорее констатировал факт Дэвид.

В ответ омега лишь кивнул и продолжил уплетать за обе щеки.

Джонатан остановился, прикончив всё до последней крошки и, потянувшись за чаем, натолкнулся на очень странный взгляд сидящего напротив мужчины. Тот словно был не здесь, на губах блуждала тёплая полуулыбка, отчего черты лица смягчились, он даже стал выглядеть моложе.