Однако в Вашингтоне отмечали не только красоты Саванны. Оттуда же пришла новость, повергшая в уныние горожан своей постыдностью и распространившаяся с легкой руки ФБР по всему миру: за прошедший год в Саванне побит рекорд по числу убийств на душу населения – 54 убийства, или 22,6 убийства на сто тысяч населения. Саванна стала столицей Соединенных Штатов по убийствам! Ошеломленный мэр Джон Русакис, увидев эту цифру, пожаловался, что Саванна пала жертвой статистической ошибки. Числа отражали количество убийств в городах с пригородами, но поскольку у Саванны их практически не было, то число убийств не разбавлялось их несуществующим населением в сравнении с другими городами, где число людей, живущих в пригородах, было весьма значительным. После пересчета оказалось, что Саванна в действительности занимает в этом позорном списке лишь пятнадцатое место, что также удручало, потому что по численности жителей Саванна не входила даже в первую сотню американских городов.

Пытаясь прояснить ситуацию, один из городских уполномоченных Дон Мендонса объявил, что имеющиеся данные показывают: преступность в Саванне – «черная проблема». Почти половину населения Саванны составляют чернокожие, утверждал он, но в 91 проценте случаев убийца оказывается черным, причем, жертва бывает черной в 85 процентах. То же самое касается изнасилований (89 и 87 процентов соответственно), 94 процента нападений и 95 процентов грабежей совершили черные. Уполномоченный не был расистом. Он выразил искреннюю озабоченность корнями такого положения – среди негритянского населения безработных 12,1 процента, а среди белого только 4,7. Такое же несоответствие касается бросивших школу, беременных несовершеннолетних, матерей-одиночек и семейных доходов.

Хотя расовое неравенство в Саванне было больше, чем в других южных городах, черные в этом городе практически не выказывали никакой враждебности к белым. На поверхности, по крайней мере, отношения были весьма корректными и даже душевными. Черный, проходя по улице мимо белого, обычно кивал головой и говорил что-нибудь вроде: «Доброе утро», «Как жизнь?» или просто «Привет!» Казалось, в этом отношении в Саванне ничего не изменилось с тех пор, как там побывал в 1848 году Уильям Мейкпис Теккерей, который описал Саванну, как «тихий старый город с широкими, обсаженными деревьями улицами, на которых то там, то сям попадаются счастливые негры». Теккерей был не единственным иностранцем, заметившим улыбки на лицах рабов. В своей книге «Водяная ведьма», написанной в 1863 году, Пирсон писал: «[рабы], как это ни странно, ведут себя, как самые счастливые люди в Конфедерации. Они поют, в то время как их белые хозяева все время либо ругаются, либо молятся». Некоторые наблюдатели полагали, что оптимизм чернокожих во время рабства был обусловлен надеждами, что в загробном мире все станет наоборот – черные будут хозяевами, а белые – рабами. В шестидесятые годы борьба за гражданские права несколько обострила межрасовые отношения, но в целом интеграция прошла относительно мирно. С тех пор Саванна управлялась по большей части умеренными белыми, которые стремились сохранить хорошие отношения с негритянской общиной. В результате был достигнут расовый мир, и чернокожее население осталось политически консервативным, то есть пассивным. В Саванне не было заметно какой-либо общественной или политической активности со стороны черных. Однако, было совершенно очевидно, что под внешне холодной оболочкой бушует вулканическое пламя злобы и отчаяния, которые укоренились в них так глубоко и выражались такими вспышками насилия, что Саванна не без оснований могла считаться общенациональной «столицей убийств» Америки.

Кроме духовных, экономических, художественных, архитектурных и юридических проблем, которые одни не были в состоянии отвлечь людей от воспоминаний Джиме Уильямсе, существовали проблемы общественные, и их было великое множество. Ходили слухи, что наступили черные дни для карточного клуба замужних женщин, в котором возникла вакансия. Однако, конкуренция за попадание в заветный круг избранных была столь яростной, что за два года клуб отверг все кандидатуры. В клуб не попал никто, и впервые за много лет число его членов стало меньше шестнадцати. Уныние, царившее в клубе, было рассеяно однажды страхом перед пищевым отравлением, охватившим членов клуба во время одного из собраний. Женщины направились домой, как всегда, ровно в шесть часов и, выходя, обнаружили на улице труп любимой кошки хозяйки дома. Кто-то припомнил, что незадолго до этого кошка с аппетитом ела крабовую запеканку. Женщины опрометью бросились по машинам и дружно ринулись в Кэндлеровский госпиталь – промывать желудки. На следующее утро в дом хозяйки зашел сосед и, извинившись, сообщил, что накануне случайно задавил ее кошку.

Ни кризис в карточном клубе, ни катастрофа с кошкой не нашли достойного отражения на газетных страницах. Именно в это время газета объявила о закрытии светской колонки. Собственно, и до этого все светские новости ограничивались списками гостей, приглашенных на то или иное мероприятие, однако, ее исчезновение вызвало резкое недовольство одной из светских львиц Саванны – миссис Веры Даттон Стронг. В своем письме главному редактору – а это было самое длинное письмо, когда-либо опубликованное в газете – миссис Стронг выразила «потрясение и недоверие» по поводу закрытия рубрики, назвав решение издателей «истинно позорным». В словах этих заключалась определенная ирония, поскольку в то время самой животрепещущей темой светских сплетен было состязание характеров самой миссис Стронг и ее мятежной дочери Даттон.

Вера Даттон Стронг, наследница громадного состояния целлюлозного короля Даттона, была единственным ребенком в богатейшей саваннской семье, где родители переодевались к обеду – отец в строгий черный костюм, мать – в вечернее платье. С детства Веру Даттон называли принцессой – естественное для нее прозвище. В свое время она стала Дебютанткой года, на свадьбе ее платье в точности воспроизводило то, которое было на Елизавете II во время ее свадьбы. За свою жизнь миссис Стронг показала себя уравновешенной, сердечной и волевой женщиной. Она основала Саваннскую балетную компанию и стала ее вечным благодетелем. Каждый год, перед балом «Котильон», великосветские мамаши Саванны присылали к миссис Стронг своих дочерей-дебютанток поучиться хорошим манерам. Истинная саваннка, миссис Стронг никогда не бывала в Европе, а в Чарлстон впервые съездила уже на шестом десятке.

Собственная дочь миссис Стронг, Даттон, рыжеволосая красавица с ангельским личиком, не проявляла, в противоположность своей матери, ни малейшей склонности ни к балету, ни к великосветским манерам. В четырехлетнем возрасте дочь начала послушно осваивать азы танцевального искусства в школе Балетной компании. Свою первую танцевальную партию Даттон станцевала в зале Телфэйрского музея – впервые в его истории; для этого случая Вера Стронг наняла оркестр Питера Дачина и заказала ледяную статую Эйфелевой башни для иллюстрации балетной темы «Апрель в Париже». Когда Даттон отдали в балетную школу, девочка впервые начала проявлять строптивость. Она стала прогуливать уроки, пропускать занятия бальными танцами. И в конце концов бросила школу совсем. Даттон вернулась в Саванну и целый год слонялась по дому, периодически ожесточенно пикируясь с собственной матерью. «Я никогда не хотела становиться балериной!» – кричала Даттон. – Это ты хотела ею быть! Но миссис Стронг не желала ничего слышать. «Это чушь! Нонсенс! Ты всегда любила танцевать, иначе у тебя ничего бы не получалось!» После одной из самых ожесточенных ссор Дат тон едва ли не бегом покинула дом и поселилась с одной пожилой женщиной, бывшей когда-то дрессировщицей пуделей Веры Стронг. Даттон остригла волосы, перестала носить юбки, сменив их на джинсы, прибавила в весе и перестала пользоваться губной помадой. В один прекрасный день она пришла к матери и объявила ей, что приняла решение относительно своей карьеры – она пойдет в полицейскую академию, а потом, вернувшись в Саванну, станет копом.

Вера Стронг приняла это известие с не характерным для нее спокойствием.

– Если тебе это действительно нужно, – сказала она дочери, – то пусть служба принесет тебе удачу.

Миссис Стронг приехала на выпуск академии и поздравила дочь с успешным окончанием учебы – при этом с ее лица не сходила неестественная, словно приклеенная улыбка. Вера Стронг не рассталась с нею и тогда, когда ее дочь явилась на Рождественский вечер синей полиэстровой форме с револьвером на одно; бедре и наручниками и баллончиком со слезоточивым газом на другом.