интерпретации и интерпретаторы происходящего, которым удается

более убедительно возложить вину за кризис и бедствия на

политических противников, а выигрыши, надежды на выход из

кризиса и благоприятные перспективы связать со своей политической

партией (в широком веберовском смысле).

Такая битва обвинений и восхвалений — обычное дело в тот

период кризиса и острого конфликта, когда силовое противостояние

уже или еще снижено, блокировано, а внимание переносится на

символическую сферу, от которой зависит поддержка и элит, и масс, и

самих силовых структур.

От чего же зависит убедительность каузальной атрибуции

(приписывания причин) вины за кризис и бедствия на ту или иную

сторону?

Смело можно предположить, что здесь пропаганда становится

наиболее эффективной, когда предлагаемая трактовка происходящего

соответствует общей картине мира, устоявшимся представлениям и

схемам восприятия (рамкам, фреймам), а также символам,

идентичностям, пониманию своих интересов, которые имеются у

«целевой аудитории» — адресатов этой пропаганды.

117

Так, при общей уверенности, что бедствия происходят от козней

внешних врагов, люди будут верить обвинениям в шпионаже и

диверсиях.

Если преобладает идеология свободного рынка, то большим

доверием будут пользоваться объяснения невзгод провалами слишком

громоздкого государства и слишком большого налогового бремени.

Если же доминируют идеи государственного обеспечения,

распределения, бесплатных услуг и раздач, то популярность получат

объяснения всех неприятностей через воровскую приватизацию,

хищность бизнеса и провалы рынка, недостаточность

государственного контроля над ресурсами, над всей экономической и

социальной жизнью.

Вот здесь и обнаруживается роль интеллектуалов с

демократическими и либеральными убеждениями в докризисный

период стагнации, реакции и растущих репрессивных практик.

Сверхзадача состоит в смене глубинных установок восприятия

происходящего, ценностей, связи идентичностей и интересов с

социальными порядками у элит, активных граждан, потенциальных

лидеров реформ и протестов.

Возьмем все тот же «джентльменский набор» либеральной

демократии: соблюдение прав и свобод, независимый суд, равенство

перед законом, защита собственности, разделение властей, регулярная

сменяемость власти по результатам открытых и честных выборов и т. д.

Как известно, сами эти идеи не особенно вдохновляют ни элиты, ни

массы в России. Простая причина состоит в том, что люди не

связывают с ними свои потребности в безопасности, поддержании

статуса, сохранении и росте благосостояния.

Все эти потребности для разных социальных групп

удовлетворяются либо вхождением в кланы, клиентско-патронажные

отношения [Фисун, 2010; Гельман, 2015; Розов, 2016], либо занятием

спокойной ниши с рентой, либо участием в невидимой для государства

теневой экономике, либо членством в сообществах взаимопомощи,

основанных на родстве, соседстве, землячестве, либо сочетанием

такого рода обеспечивающих структур.

При возникновении жизненных трудностей (нехватка дохода,

слишком большие налоги, слишком много проверок, слишком много

отчетности, потеря работы, невыплата зарплаты, нежелание отдавать

сына в армию, слишком маленькая пенсия, слишком дорогое лечение и

проч.) постсоветский человек склонен решать свои проблемы частным

образом, пользуясь сетями поддержки и ориентируясь: кто

в государстве может помочь именно ему и за какую мзду.

Общие требования к государству, если вообще появляются, то

ограничиваются снижением бремени (меньше налогов, проверок,

118

отчетности, запретов) и увеличением ренты (куска общественного

пирога) для своей социальной группы [Кордонский, 2008].

Стратегия рефрейминга состоит в первую очередь в проведении

почти отсутствующих сейчас когнитивных связей между