– Вас проводить или вы знаете дорогу?

– Я знаю куда идти, благодарю.

Двери распахнулись, я прошел длинным коридором и остановился у кабинета, который был мне отлично знаком. Совсем недавно его занимал покойный адмирал Крол. Адмирал скончался внезапно. Еще крепкий семидесятилетний мужчина однажды просто не проснулся. До самой смерти он хорошо себя чувствовал и делал по утрам зарядку, иногда по вечерам позволял себе выпить несколько рюмок коньяка. Мы с Эн очень тепло относились к нему.

Я без стука вошел в приемную. Здесь ничего не изменилось, только в левом углу появились дополнительные шкафы для документов. За столом сидел секретарь адмирала, егерь-лейтенант Муки. Он приходился адмиралу дальним родственником и был, несмотря на офицерские погоны, всего лишь смешным восторженным мальчишкой. Он сразу вскочил и бросился ко мне, на ходу отдавая честь.

– Господин супер-лейтенант! Как я рад Вас видеть!

– И я рад Вас видеть, Муки. Не ожидал Вас здесь застать.

Он сразу погрустнел.

– Меня переводят, только пока не знаю куда. Говорят, приказ уже подписан и лежит в канцелярии. Передаю дела.

– Нового секретаря видели?

– Нет еще. Говорят, очень достойный молодой офицер.

– Ну-ну. А адмирал?

Взгляд Муки остекленел.

– Адмирал Мец герой войны, великий флотоводец. Он выдающийся человек.

– Конечно, конечно. Я нисколько в этом не сомневаюсь.

Я посмотрел в окно. По площади конвой вел пожилого интенданта без погон, руки он держал за спиной и шел, как-то слишком прямо. Я отвернулся.

– Вам назначено на восемь?

– На семь тридцать.

– Странно. Адмирал еще не принимает в это время, но он уже здесь, я сейчас доложу.

Муки постучал костяшками пальцев, открыл дверь и зашел в кабинет. Я увидел за его узкой спиной лиловую портьеру и угол портрета в золоченной раме. Дверь закрылась. Послышались приглушенные голоса. Разобрать ничего было нельзя.

Муки вернулся очень быстро.

– Еще не принимает - сказал он и виновато улыбнулся: - Хотите чаю или кофе?

– Нет, благодарю. Не беспокойтесь Муки. Надеюсь, что вопрос со мной будет решен быстро и четко - по-морскому.

Я сел на жесткий стул, откинулся на спинку и постарался расслабиться. Ничего не получилось. Очень хотелось курить. В голову лезли тревожные мысли. Ну, что они мне могут сделать? Отправят в дальний гарнизон или на "базу подскока". Отвратительно конечно, но служба есть служба. Или вообще уволят в чистую, без пенсии.

Я вспомнил остров Хос. Фруктовые сады, старые домики из красного кирпича, три таверны, кондитерская, деревянные магазины и лавки, церковь, гимназия, склады и порт, вот и все достопримечательности. Вся моя жизнь была связанна с этим островом, но на родину я не торопился, мне не хотелось терять жалование гвардейского офицера и уезжать из столицы. За последние годы я успел отвыкнуть от гражданской жизни, штатской одежды и тоскливых семейных обедов, на которые нельзя было опаздывать. Правила в нашей семье устанавливала бабушка. Словно старый адмирал, она восседала на своем стуле с резной спинкой и управляла виллой. Даже мой отец, человек грубоватый, далекий от нежностей и сантиментов, не решался ей перечить. Все должны были вставать в семь утра и завтракать в столовой, обед был в два часа, ужин в семь. Уносить еду в комнату нельзя, если опоздаешь на завтрак, будешь ходить голодным до обеда. Таковы были правила и они никогда не менялись, чтобы не случилось, даже в день смерти моего деда, все должны были есть по расписанию. Моя бабушка была строгой, но мудрой женщиной, и если не считать многих придуманных ею бессмысленных правил, которые всю жизнь ужасно раздражали меня, жизнь в семье протекала мирно. По крайней мере мы никогда не знали нужды.

Муки, что-то напряженно писал. Иногда он так увлекался, что вытягивал губы дудочкой, в другой раз начинал, что-то шептать, потом прерывался и с задумчивым видом смотрел в окно. Часы в углу сухо щелкали. Меня никто не вызывал.

Я встал и прошелся по приемной, чтобы размять затекшие ноги. Часы пробили девять.

Муки встрепенулся: - Может быть чаю?

Он всем своим видом показывал, как ему неловко, что такой блестящий офицер вынужден ждать в приемной.

– Нет. Спасибо. Ничего.

Я подошел к окну и стал смотреть на площадь.

Я познакомился с адмиралом Кролом четыре года назад, когда нас, шестерых выпускников срочных офицерских курсов, отправили на фронт. На старом складе, где временно был размещен штаб, горели бледные переносные фонари и сновали порученцы. Мы стояли у стены и смотрели, как высокий худой адмирал, что-то объяснял склонившимся над картой офицерам. Они говорили тихо, и расслышать что-нибудь было совершенно невозможно.

– Может быть на наших глазах вершится история - сказал Гум. Он был школьным учителем, ему тоже было тридцать и его призвали на три дня раньше меня. Нескладный и лопоухий, с хроническим плоскостопием, он был посмешищем на курсе и не вылезал из нарядов, но его патриотического духа хватило бы на целый взвод.
– Вот сейчас они придумают нечто такое, что опрокинет вардов в океан и война закончится.

– Ты говоришь, как проклятые проповедники у нас в казарме. Противно слушать.
– прошипел Даб, маленький и кругленький, словно колобок, он вырос в долинах Кола, любил лошадей и хорошо играл на гитаре, скрашивая наши тоскливые вечера в казарме. Служить он не хотел, и дома, долго прятался от коменданта, пока однажды не напился в кабачке и не проснулся уже на призывном пункте.

– Лучше бы они придумали, как нам остаться в живых.

– Прекратите, - довольно громко воскликнул Гум: - Вы не патриот!