— Прекрасно! — возвестил Волков, отсоединил шланг, захлопнул люк и, посвистывая, направился к следующему. Колдовские действия были повторены трижды, только заклинания менялись. Саша просил: «уважь меня, милашка!» Требовал: «давай же, старик, не ломайся!» Поощрял: «ух ты, мой славненький!» Но Ирина, разобравшаяся в логике происходящего только в общих чертах, бродила за мужем хвостом, терзаясь незнакомым доныне чувством собственной бесполезности. Поэтому, когда капитан, покончив с проверкой захватов, спросил: «Ну что ж, Ирка, пора нам с тобой лепестки посмотреть, как ты думаешь?» — она выпалила с готовностью: «Да-да! Конечно!» — ожидая, что вот теперь-то потребуется её помощь. Но не тут-то было. Волков опять полез в какой-то люк подключать свой шланг с блестяшкой и снова из присутствия жены выгоды не извлёк. Бурчал: «Скоро Веста, старик, там нас с тобой ждут. Там Джеф, там шибздик Мишка Житомирский…» И затосковала Ирочка, которую на Весте не ждал никто. А муж её продолжал бормотать под нос: «Там и крошка-Маргошка. Понимаешь, старик, Маргошечка-крошечка, красавица-кошечка, она тебя, старика, любит, а ты тут мне такие петли вьёшь. Нехорошо». На экране перед капитаном действительно вились петли, но так ли это нехорошо и чем помочь, Ирина Волкова не знала. И хуже того случилось с нею — стоило только мужу помянуть неизвестную какую-то Маргошечку, назвать её кошечкой, да ещё и красавицей, явившаяся невесть откуда игла больно кольнула новобрачную изнутри. Игла знала куда колоть — в самое чувствительное место. Воткнулась остро и не подумала даже исчезать, потому что после «красавицы» и «кошечки» было сказано слово «любит».

— Иришка! Ты спишь? — удивлённо спросил Волков, тормоша за локоть. — Будем лепестки открывать?

Волкова подумала про себя: «Нет», — но вслух высказалась отчаянно, наудачу:

— Да, Саша! Конечно!

— Нет, — хихикнул Волков, отсоединяя разъём. — Не будем мы сейчас лепестки открывать, потому что там снаружи пусто и холодно, а нам с тобой пустота и холод ни к чему.

Он поднялся с корточек, прихватив оранжевый сундучок, отряхнул колени, в чём не было надобности, и продолжил:

— Нам нужна теплота и дружеское участие, а этого на Весте с избытком, сама увидишь. Что ты загрустила, Иришка?

И новобрачная получила немедленно положенную ей порцию теплоты и участия, вполне достаточную, чтобы согреться. Игла, воткнувшаяся в чувствительное место души, убралась, но пузырёк, образовавшийся внутри, не схлопнулся полностью, осталась у бывшей принцессы Грави, ставшей Ирочкой Волковой, в душе маленькая порция пустоты. Когда возвращались в рубку, рука мужа обнимала плечо новобрачной, удерживала и берегла от случайностей, но Ира шла тихо и только тогда решилась нарушить молчание, когда Саша схватился за брошенный на пульте поднос с грязной посудой — унести хотел.

— Нет, Саша, оставь. Я сама унесу. Ты скажи мне лучше…

— Что, Ирка?

Она хотела расспросить о той, которую Саша называл Маргошкой, но вместо этого спросила неожиданно для себя:

— Послушай, а почему нельзя научить меня чему-нибудь? Ну, ты ведь русскому языку в два счёта выучил! Понимаешь, Сашка? Ну что же ты такой непонятливый? Как эта твоя штука называлась, которая меня русскому языку научила? «Мнемозина»? Я правильно сказала? Почему она не может сделать так, чтоб я понимала в этих твоих фазовых пространствах и тракторах…

— Тракторах? — Волков задрал брови. — В тракторах и сам я… А! Я понял! Ты просто не расслышала. Я сказал «аттрактор». С буквы «а» начинается и с двумя «т». Это Ирка, понимаешь ли, такая штука…

— Вот! Я не понимаю! Слышишь?! Не по-ни-ма-ю! Почему нельзя сделать так, чтобы заснула и во сне — щёлк! — и всё поняла! Как тогда с русским языком было. Я бы не чувствовала себя такой…

— Ирка, ну что ты! Прекрати сейчас же. Не способна на это «Мнемозина», и я даже не могу рассказать тебе внятно — почему. Тебе бы с Можейко поговорить, он на волновой педагогике съел собаку и закусил двумя кошками. Ну хорошо, я попробую объяснить то, чего и сам не понимаю. Представь — ты хочешь подняться на вершину горы. Собираешься восходить, но тут к тебе подкатывает этакий элегантный господин и распахивает перед тобой дверцу своего личного вертолёта. Р-раз! И ты уже на вершине. Как во сне. Красота, виды и тому подобное. Здорово?

— Да-а-а… — неуверенно протянула Ирина, ища подвох.

— Нет. Не здорово. Потому что это ничем не поможет тебе залезть на следующую вершину. Вершин много, научиться покорять их может только тот, кто упрямо лезет вверх и осторожно спускается. Понимаешь?

— Понимаю, — опечалилась разочарованная в волновой педагогике девушка. Потом, встрепенулась:

— Нет. И всё-таки я не понимаю! Как же тогда получилось с языком?

— Знаешь, милая, — сконфузился Волков, — в работах Можейко я разбираюсь примерно как медведь в пчеловодстве. Он рассказывал мне, но я… Дело, по его словам, в том, что… Ты же изучала когда-то английский язык?

— Но я же его с детства знаю! Ну, изучала, конечно, не помню только.

— Это чепуха, что не помнишь. Раз изучала, значит, уже один раз залезла на гору. Выходит, это на самом деле одна и та же гора. Не понимаешь? Языки похожи друг на друга. Ты однажды лазила на эту гору, хоть и не помнишь. «Мнемозина» просто заталкивает в твою память ассоциации, воспоминания, слова, а потом уже мозг сам приводит эту гигантскую кучу информации в порядок, расставляет всё по местам. С языками это получается только потому, что они похожи друг на друга, а с математикой…

— Что — с математикой?! — воинственно осведомилась Ирина.

— А то, что она местами сама на себя не похожа, и уж точно совсем не похожа ни на что другое. Поэтому никуда тебе не деться, хочешь стать математиком — учись лазить на горы.

— Я бы предпочла учиться водить вертолёт, — строптиво заявила бывшая принцесса Грави.

— Тогда тебе к Можейко. Он у нас конструктор педагогических вертолётов, — хихикнул Волков.

— Он на Весте? — стараясь не замечать иронии, поинтересовалась поклонница волновой педагогики.