Стихотворения
вернуться

Орлов Сергей Сергеевич
Шрифт:

1963

«Кто был изобретатель колеса?..»

Кто был изобретатель колеса? Никто не знает. Все о нем забыли. В каком краю, когда он родился? Ни имени не помним, ни фамилии. А был изобретатель колеса. Оно в природе не существовало, Пока на белый свет не родился Великий гений, неизвестный малый. Крыло в природе человек узрел И рычагов машинных сочлененье, А он на мир не так, как все, смотрел, Без подражанья мыслил, без сравненья. Он смастерил однажды колесо, И покатилось колесо по свету, А он свернул, должно быть, сигарету И сам себе воскликнул: «Хорошо!». Ревели первобытные леса, На четырех ногах зверье бежало, Крылами птицы мяли небеса, Пока он щепочку жевал устало… Какие нынче в мире чудеса! Открытия! Им счета нет повсюду, Но все его технические чуда Ни в чем не зачеркнули колеса.

1963

«И я ее искал, по свету ездил я…»

И я ее искал, по свету ездил я За тридевять земель, морей и рек. Крас'oты видел, но самой поэзии Так и не встретил, глупый человек. …Дышало лето ливнями и грозами, Дымились реки, зрела тишина. На большаке с плакучими березами Мне повстречалась запросто она. В своем краю, за речкою, не з'a морем, Она мелькнула вдруг грузовиком, Плеснула песней, так, что сердце замерло, И опалила душу холодком. За песней баб над громкими колесами, Растаявшей стремительно в пыли, Вечерками, страдою и покосами Она открылась посреди земли. Горячим хлебом обмолота первого, Кувшином потным на краю стола, Озерами с нетающими вербами, Луной морозной в зареве стекла. Девчонкою босой, простоволосою, Забредшею во ржи, как василек, Она прошла под солнцем и под звездами И озарила запад и восток. А было-то всего лишь — бабы ехали, Да песня, да обычный грузовик, — Но это оказалось ее вехами, И мир за ними встал и был велик, Такой, что мне не рассказать, не высказать, Какой он есть, и только, может быть, Чтобы понять далекое и близкое, Жизнь надо просто заново прожить… А я ее искал, по свету ездил я За тридевять земель, морей и рек, Красоты видел, но самой поэзии Так и не встретил, глупый человек. И в землях тех она, видать, прописана. Но надо с ними жить и бедовать, Пот проливать под небом кипарисовым, Чтоб запросто в лицо ее узнать.

1963

Песня о мамонте

Вымирали мамонты на свете, Рыжие, огромные, в шерсти, И на всей земле, на всей планете Было некому по ним грустить. Их никто не ел, никто не трогал их, Шерсть не стриг с них — зря она росла. Бивнями тяжелыми дорога их Сквозь века проложена была. Были мамонты венцом творения, Сущего в то время на земли, Сильные и добрые, как гении, Только выжить все же не смогли. То ли изменились вдруг условия, То ли жить мешала им среда, Только стала им земля — надгробием: Горы, долы, небо и вода. Наступило некое столетие — Полегла царей природы рать. Каково ж в нем одному, последнему, Было жить? Не то что умирать! Тучи шли косматые над чащами, И, оставшись на земле один, Их приняв за братьев уходящих, Затрубил косматый исполин. Над лесами древними, дремучими Рокотала скорбная труба. Тучам что! Они ведь были тучами, Их не трогала его судьба. Только эхо в дальних далях дрогнуло, Из-под ног рванулся зверь в кусты, Замерли цветы четверорогие, — Огляделся мамонт с высоты. Жизнь вокруг вершилась непонятная: Волки, лисы, тигры, барсуки Жаркими в лесах мелькали пятнами И друг друга рвали на куски. И тогда за тучами бегучими, Бросив благодатные края, Он пошел живой шерстнатой тучею, Чтоб не видеть сущего зверья. Он пошел от них в пустыню белую, Как в изгнанье, за Полярный круг, Ничего не прыгало, не бегало И не мельтешило там вокруг. Шел, питался вереском и ветками И дошел до тех равнин вдали, Только силы стали очень ветхими. В сон клонило. Был здесь край земли. Океан гремел пустыми волнами, Солнца шар не мог подняться ввысь, Падал снег, как белое безмолвие. Уходила из-под сердца жизнь. Лег он, к небу выставив точеные Бивни, не бывавшие в бою… …Через сто веков его ученые Так и отыскали в том краю. Говорят, что, сытые и рослые, Живы братья мамонтов — слоны. Только мне бывает жалко до смерти Мамонтов Средь белой тишины…

1963

«Не считал я закаты…»

Не считал я закаты, Не считал я рассветы, Верил только в загады И не верил в приметы. Я пришел в сорок пятом Опаленный, живой, Молодой, конопатый, С золотой головой. Думал, глянув на лето: Жизнь еще впереди. Все, что кончилось, — это Уходя — уходи… Не считал я закаты, Не считал я рассветы. Пожилым, бородатым Вспомнил дальнее лето. Сосчитал и закаты, Сосчитал и рассветы — Позабыл про загады: И поверил в приметы. Глянул в дальнее лето — Защемило в груди… Все, что кончилось, где ты? Жизнь, постой, погоди!..

1964

«Дни стали вдруг похожи на пластинки…»

Дни стали вдруг похожи на пластинки, А может, на картинки переводные, — В них много охры, сурика и синьки, Они тонки, с листом бумаги сходные. Они слетают красочные, яркие, Пустынные, земные и небесные, Увенчанные зорями, как арками, Пронизанные птицами и песнями. И я гляжу на них с веселой грустью, И я гляжу на них, себя жалея, На тонкие, на легкие, на хрусткие Дни солнечно летящего апреля.

1965

«Куда уходят годы? Ну куда?..»

Куда уходят годы? Ну куда? Стекают, как в резервуар вода? Уходят, как на переплав руда? Куда уходят годы, ну куда? Куда ушел вот тот, такой уж год, Который долго ждали наперед, С таким терпеньем, как никто не ждет, — Аж пуп трещал; а где теперь тот год? Куда девался год — и не найти, — Который мы смогли перенести, — Едва-едва несли, хрипя, кляня… Теперь ни камня от него, ни дня. Наверно, где-то копятся года, Как под землею копится руда, Или как шлак, сгоревший навсегда, Иль в небеса восходят, как вода, — Восходят паром, дымом, а потом Плывут над миром, словно облака Прекрасные, все в золоте бока, Воздушные, как музыка райка, И мир на них глядит с открытым ртом.

1965

«Я стану облаком, зарей…»

Я стану облаком, зарей, Щепоткою песка и глины, Травинок на ветру игрой, Сверкающим каскадом льдинок. Что в мире через тыщу лет Изменится, вы мне скажите? Иначе станет литься свет Небес на крыши новых жительств? Ослабнет соль в морях и синь? Вино изменится в стакане? Иною стынь и жар пустынь Иным и незнакомым станет? Иль предок мой, кентавр степной, Не те же звезды видел в реках, И шмель над ним кружился в зной Иной, из каменного века? И женщина иной была? И женщина иною будет? Нет! И все той же будет мгла, В которую уходят люди.

1965

В западной Европе

1
По всем морям, материкам и кручам Истории грохочет колесо — С тяжелым хрястом, с яростью могучей — От прадедов к сынам стезей отцов. А я брожу по странам, где давно Все по местам расставлено, по полкам, Оценено, в реестры внесено, И новых не предвидится осколков. Здесь позабыли все про колесо. Гигантский обод на незримых спицах Ничто не крутит. Времени лицо Бесстрастием и скукою томится. И колесо колышется, скрипя, Само собой не трогаясь ни с места… Спят в громе города, музеи спят, Европа с сигареткой дремлет в креслах. Что ей еще? Европа кофе пьет, Все позади — чума и баррикады, Концлагеря, вожди, война, народ, Грядущее… Ей ничего не надо. Немнущийся терленовый пиджак, Дымок над хрупкой чашечкою гнется, И в рюмке, как янтарь, дрожит коньяк… …Что будет, если колесо качнется?!.