Стихотворения
вернуться

Орлов Сергей Сергеевич
Шрифт:

1957

«Голос первой любви моей — поздний…»

Голос первой любви моей — поздний, напрасный — Вдруг окликнул, заставил на миг замереть И звучит до сих пор обещанием счастья. Голос первой любви, как ты мог уцелеть?.. Над горящей землей от Москвы до Берлина Пыль дорог, где отстать — хуже, чем умереть, И в бинтах все березы, в крови все рябины… Голос первой любви, как ты мог уцелеть?  На тесовой калитке снежок тополиный, Холодок первых губ, как ожог, не стереть… А года пролетели, их, как горы, не сдвинуть. Голос первой любви, как ты мог уцелеть?!

1957

«Старый снимок…»

Старый снимок Нашел я случайно в столе Среди справок В бумажной трухе, в барахле. Старый снимок далеких, Но памятных лет. Ах, каким я красивым Был тогда на земле. Шлем ребристый кирзовый Да чуб в три кольца, Зубы белой подковой, Веснушки, что солнца пыльца. Не целован еще, И ни разу не брит, Крепко через плечо Портупеей обвит. Вдаль гляжу я веселый, Прислонившись к броне, Среди сосен и елок На великой войне. Светит солнце на траках, Дымится броня, Можно просто заплакать, Как мне жалко меня. Время крепости рушит, А годы летят, Ах, как жаль мне веснушек Ржаной звездопад.

1957

«Под атласным одеялом…»

Под атласным одеялом Солнцем полное плечо, Лен волос, румянец алый, Золотой пушок у щек. Ты, наверное, не встала, До сих пор ты спишь еще. С вечера метель мела, Мир калила добела, Лес молил январь о чуде, Но казалось, что не будет Больше света и тепла. А сейчас для всех влюбленных В окнах свету терема. Снегу полная зима, День — царь-колокол червонный — Полон звону, разума. Милая моя краса, Я ль не верил в чудеса, Посмотри: не шелохнутся Вплоть до полюса леса, В воздухе дымк'u, как блюдца, Днем с огнем в лесу лиса, — Не пора ль тебе проснуться, Милая моя краса.

1957

Шестнадцать лет тому назад

В земле по грудь под Ленинградом Шестнадцать лет тому назад Под пулей, бомбой и снарядом Стоял у Лигова солдат. По вражьим выкладкам бесспорным Он трижды был в тот день убит, И уцелевшим танкам в город Был с ходу путь прямой открыт. С крестом на башне, с пушкой в душу Пошел, как будто на парад, До моря потрясая сушу, Немецкий танк на Ленинград. А самых храбрых нету рядом: Они еще с утра легли… Солдат окинул долгим взглядом Огонь небес в дыму земли. Резерв последний полководца, Один из роты, рядовой — Как в гимне партии поется: «Ни бог, ни царь и ни герой», — Он встал на бруствере траншеи, Зажав гранату в кулаке, О молодости не жалея, В разбитом дачном городке. Ударил столб огня под траки, И захлебнулся на камнях Вал бронированной атаки От Ленинграда в трех шагах. Примолк железный гул орудий… Пилоткой пот отер солдат… А мир считал: случилось чудо Шестнадцать лет тому назад. И кто он был — никто не знает, Не заявил он сам о том, Но только в сорок пятом в мае О нем гремел победы гром. И слава ходит по Союзу, И подвиг этот не забыт, А сам солдат пока не узнан, Никем в народе не открыт. Он жив, он с нами рядом, вот он! И он сейчас наверняка В трамвае ездит на работу, Пьет в праздник пиво у ларька.

1957

Вечер стихов в колхозе

В колхоз далекий в пору сенокоса Приехал я, чтобы стихи читать, А после отвечать на все вопросы, Какие станут люди задавать. Здесь никогда поэтов не бывало, Но мной в сельпо, между сапог и вил, В строю брошюрок, желтых, залежалых, Твардовский все же обнаружен был. Вещала всем с дверей сельпо афишка О том, что я писатель ССР. И в клуб пришли девчонки и мальчишки, Учительница, фельдшер, инженер. Но я был рад. Колхоз встает с рассветом, Лишь три часа за сутки спит колхоз, Ему не до артистов и поэтов, — Бушует по округе сенокос. Чт'o мог бы я прочесть ему такое, Достойное не просто трудодня, А солнца в сенокос, росы и зноя, — Нет, не было такого у меня. И среди белых полевых букетов Над кумачовым заревом стола Я призывал на помощь всех поэтов, Которых мать Россия родила. А в зале льны цвели, цвели ромашки На длинных лавках, выстроенных в ряд, И тишина, ни шороха, ни кашля, Лишь было слышно — комары звенят. За окнами домой проплыло стадо, Закат погас, и смолкли петухи. Три женщины вошли и сели рядом В платочках новых, праздничных, тихи. На темных лицах, как на негативах, Белели брови, выгорев дотла, Но каждая из них, видать, красива Когда-то в девках, в юности была. Они отдали всё без сожаленья Полям и детям, помня о мужьях, — Мне пусты показались сочинения, Расхваленные критикой в статьях. И я прочел для этих трех солдаток, Примерно лет моих, немолодых, То, что на фронте написал когда-то Не как стихи, а про друзей своих…

1959

«Смеялась женщина, смеялась…»

Смеялась женщина, смеялась, Как будто яблоки роняла, Как будто тень и свет сменялись, И людям все казалось мало. Ей ветер обнажал колени, Она подол рукою била И хохотала в упоеньи Так, как она всегда любила. И все вокруг переменилось, Все стало праздничней и ярче, Все сдвинулось, переместилось И стало вдруг свежей и жарче. А было лишь такая малость — Катилось, звоном озаряло, Смеялась женщина, смеялась, Как будто яблоки роняла.

1959

«Кто же первый сказал мне на свете о ней?..»

Кто же первый сказал мне на свете о ней? Я никак не припомню сейчас. Может, первый назвал ее имя ручей, Прозвенел по весне и погас. Мог сказать бы отец, но я рос без отца. В школе мать говорила, обучая детей. Я не слышал, я ждал лишь уроков конца, — Дома не с кем меня оставлять было ей. А вокруг только небо, леса и поля, Пела птица-синица, гуляли дожди, Колокольчик катился, дышала земля, И звенел ручеек у нее на груди. Может, птица-синица, береза в лесах, Колокольчик с дороги, калитка в саду, В небе радуга, дождь, заплутавший в овсах, Пароход, прицепивший на мачту звезду, Рассказали, как это бывает, о ней, Но тогда я, пожалуй, был робок и мал И не знал языка ни синиц, ни дождей… Я не помню, кто мне о России сказал.

1960

«Все, говорят, на свете образуется…»

Все, говорят, на свете образуется, Все в жизни станет на свои места. И Дон-Кихот под старость образумился, Но разум не надгробная плита. Прихлопнешь разве разумом стремление Быть искренним, и честным, и прямым, И все свои печали и сомнения Нести на люди, обращаться к ним. У юности в крови есть жажда поиска. Она сама как поиск и равна Той жажде, что вела людей до полюса Жары, вершины, холода и дна… Меня недавно подвели товарищи, Не предали, а час такой настал. И подвели, — подумаешь, удар еще, Немолод я и многое видал. Горел, и мерз, и пировал как следует, Ну подвели, — отбился — пустяки. Но мысль одна с тех пор меня преследует — Как быстро образумились дружки. Разумные, — врагов себе не нажили, А я, как был, останусь им дружком, Но в дружбе что-то все-таки загажено, И это не отмоешь коньяком. Да здравствует святая сила разума Быть не рабом — хозяином страстей И поступать, как юностью наказано На дымном гребне фронтовых ночей! Пусть не благоразумная — победная Идет без страха молодость в зарю. Я буду стар, как перечница медная, Но и тогда я это повторю.