Херманн – немецкий эмигрант лет пятидесяти – был ее начальником, главным редактором «Атенеума», циничным типом, владевшим несколькими языками и состоявшим в отношениях, которые Брекен описывала как свободный брак. Это означало, что они с женой изменяют друг другу при любой возможности. Его коротко подстриженные, как у заключенного, волосы и мешковатые, немного старомодные костюмы напоминали Дойлу фотографии Альберта Шпеера [85] на Нюрнбергском процессе, где тот выглядел виноватым и раздавленным. Херманн как-то явился на одну из шумных вечеринок, которые Брекен устраивала в их квартирке над китайским рестораном. Он уселся в углу с пивом и провожал взглядом ее задницу, пока она ходила по комнате, отмечая каждое ее движение своими похожими на бусинки редакторскими глазками.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Дойл.

– Завтра утром.

– Ты шутишь! – Он был потрясен. – По делу или просто так?

Брекен опустила глаза, ее ресницы слегка трепетали. Это можно было считать ответом.

– Надолго? – упорствовал Дойл.

– Не меньше чем на шесть месяцев, – сказала Брекен, не поднимая глаз. – Это что-то вроде сафари. Мы собираемся охотиться на нового итальянского писателя…

– Именно поэтому тебе захотелось итальянской кухни? – зло прервал ее Дойл. – Чтобы подготовить меня к плохой новости?

Брекен не ответила.

– В наши дни итальянцы пишут шикарные вещи. Весьма сюрреалистично и в то же время вполне реально. Конечно, есть Кальвино, но кроме него – целая куча людей, о которых ты никогда не слышал.

– Я не слышал даже об этом Кальвино, – сказал Дойл. Он чувствовал, что начинает сходить с ума.

– И большинство из них нигде не были опубликованы, кроме этих странных итальянских литературных журналов…

– Брекен, закрой свой рот! – Голос Дойл а прозвучал так громко, что мафиози за соседним столиком подняли в недоумении брови.

Брекен испуганно посмотрела на него, ее глаза вдруг наполнились слезами.

В ту ночь и потом, утром, они злобно трахались напоследок. Потом Дойл повел себя галантно и, пока Брекен упаковывала вещи, съездил на электричке и забрал ее драгоценный «астон-мартин» из обогреваемого гаража, который она арендовала за небольшую плату на углу 78-й и 6-й улиц. Она любила эту машину. Ее подарил отец за две недели до самоубийства – он выбросился с двадцать седьмого этажа «Джефферсон-отеля» в Ричмонде. Причины лучше всего объясняло женское нижнее белье, которое следователь обнаружил на нем под полосатым летним костюмом.

Дойл затолкал сумки Брекен в маленький багажник и повез ее в аэропорт Кеннеди сквозь грохочущий ливень. Крошечные дворники бесполезно скользили по ветровому стеклу, мутному от их дыхания, призраков юности, канувшей в виргинской глуши, учебы в колледже, всего, что теперь исчезло. Авария заблокировала ряд, в котором они ехали, и движение остановилось. Брекен вылезла из машины под дождь, вытащила сумки из багажника и, подойдя к передней двери, приложила руку к стеклу, по которому стекала вода.

– Прощай, Тимми, – сказала она. – Береги себя.

Ее голос дрожал, но Дойл знал, что сердце ее переполняло возбуждение в предвкушении новых приключений, нового любовника, Италии. Она наклонилась и неуклюже поцеловала его в ухо, потом повернулась и, не оглядываясь, пошла между машинами сквозь дождь.

Дойл не вернул машину в гараж. Он ездил на ней полгода, намеренно парковал ее в неположенных местах в дни уборки улиц, собирал квитанции, занимался любовью с другими женщинами на переднем сиденье, въехал в парковочный столбик платной стоянки, оставил ее перед китайским рестораном, где ее закидали голубиным дерьмом и ресторанным мусором. В конце концов ее отбуксировала городская служба на штрафную стоянку на Западном шоссе, откуда, после возвращения из Италии год спустя, Брекен заставили ее забрать. Выкуп обошелся ей в три тысячи долларов, пришлось заплатить и за нарушения, и за буксировку, и за стоянку.

Дешевая месть с его стороны, но иногда это единственное, что утешает.

Кроме «астона» на лужайке в форме полумесяца была припаркована дюжина внедорожников. Напротив возвышался громадный, хаотичного вида дом, такой же, как все поместья на полуострове. Выглядели они одинаково: большой дом – домик – колоннада – кухня. Каждое новое крыло было больше предыдущего, все они неясно вырисовывались из-за первого домика полковника Диеринга, срубленного из бревен, теперь обшитого досками и покрашенного в белый цвет. Каменный дом, появившийся во времена Конфедерации, был огромен, хотя и без излишеств, с греческим портиком, пристроенным примерно в сороковые годы XIX века.

Сейчас входная дверь была открыта. Из всех окон лился свет, даже сквозь крошечные вставки старинного бутылочного стекла. Дойл припарковал «кадиллак» в конце ряда, вышел, одернул свой «благоухающий» смокинг и двинулся вверх по ступеням. Ярко освещенный холл для приема гостей, располагавшийся сразу за входной дверью, был пуст – даже мебель исчезла, – зато в самом центре высилась груда пальто и шарфов, напоминая тушу медведя. Изящная лестница красного дерева с резными перилами, казалось, сама, без поддержки, плыла на второй этаж. На другом конце холла была открыта еще одна дверь, за которой начинался английский классический сад: хитроумно подстриженные деревья при свете софитов, запрятанных на вымощенных кирпичом дорожках, отбрасывали фантастические тени. Дойл прошел через холл в гостиную, которая тоже оказалась пустой, не считая одиноко лежавшего персидского ковра. Заметив свежие бороздки на ворсе, он понял, что мебель недавно вытащили. Он пересек гостиную и попал в маленькое боковое крыло, тоже без мебели. Потом пошел через сужающуюся анфиладу пустых, оголенных комнат, одна меньше другой, пока не почувствовал себя Алисой, которая проглотила пирожок и начала расти. Так никого и не обнаружив, чувствуя себя слегка не в своей тарелке, он поспешил обратно, через теперь уже расширяющиеся комнаты, пока снова не попал в холл. Здесь он внезапно остановился: на нижней ступени лестницы сидела неизвестно откуда возникшая блондинка в синем бархатном вечернем платье, с бутылкой ирландского виски, зажатой между коленями. Она пыталась сделать самокрутку: один глаз прищурен, язык высунут от напряжения, словно у шестилетнего ребенка, который строит замок из песка. На следующей от нее ступени лежал большой пакет с марихуаной и пачка папиросной бумаги.