– Конечно. Сын мой, большой приятель маркиза, уверял меня, что при отъезде маркиз казался сильно опечаленным и поклялся возвратиться в Париж не раз, несмотря на строжайшее запрещение.

– Однако он не возвращался! – забывшись, проговорила со вздохом д’Отфор. – По крайней мере я не получала о нем никакого известия, уверяю вас! – прибавила она с некоторой живостью.

– Ну что говорить об этом – расскажите лучше, что происходило в Лувре, где вам удалось все хорошо видеть и слышать.

– А разве не все я вам пересказала?

– Нет, далеко не все. Какую мину делал его величество королеве со времени рождения сына?

– Весьма непривлекательную.

– Вы опять за прежнее!

– Совсем нет! После разрешения королевы от бремени король едва согласился поцеловать ее. С трудом решился даже взглянуть на дофина.

– Однако говорили, что между супругами последовало полное примирение.

– Да, но только на глазах, а не на самом деле. Ла Файетт продолжает деспотически воздействовать на сердце легкомысленного монарха… Вы знаете это? – На этот раз д’Отфор не скрыла своих чувств и громко засмеялась.

– Ла Файетт, монахиня! О, берегитесь, сердитая, – вы ни к чему не имеете почтения! Прочитайте апологию аббата Сен-Сирена против господина де ла Рошпозе, и вы увидите, какое мнение должно иметь нам о тех, кто посвятил себя Богу.

– Я вовсе не нападаю на ла Файетт. Виновата ли она, что король находит ее еще более хорошенькой в ее монашеском уборе? Так, видимо, надо думать, судя по частым посещениям им Благовещенского монастыря за последние десять месяцев. Это очень тревожит кардинала, говорят, он собирается принять меры.

– Кардинал этим встревожен! – воскликнула вдовствующая герцогиня, с неподдельной радостью скрестив руки. – Хотя я и христианка, но весьма буду рада, если ла Файетт удастся настроить короля против него. Не он ли, чтобы угодить иезуитам, засадил в Бастилию бедного моего аббата Сен-Сирена? Удивляюсь, как Франция не восстала еще в негодовании!

– Берегитесь, герцогиня ла Ферте, – д’Отфор, как бы в виде угрозы, поднесла указательный палец к губам, – вы проповедуете бунт!

– Нет… что ж, это был бы бунт добра против зла – восстание против сатаны! Ла Файетт уже пыталась… на сей раз ей, быть может, удастся, и тогда…

– Ла Файетт на все способна, – прервала насмешливая д’Отфор, – ведь ей удалось уже примирить короля с королевой. Правда, примирение это оказалось недолгим.

– Ах, кстати, миленькая, расскажите-ка мне, каким образом произошла эта мировая? Не говорила ли вам чего-нибудь об этом сама королева?

– О, это престранная история, никому не решусь рассказать, кроме вас, зная вашу скромность.

– Да, я не болтунья, с этой стороны вам опасаться нечего!

– Но мне известно также, – прибавила колко хорошенькая фрейлина, – ваше отвращение к злословию, и в этой истории король, скажу вам, играет роль довольно странную…

– Так вы объявили ему войну насмерть сегодня вечером? Что за беда! – возразила нетерпеливая вдова ла Ферте. – Но, конечно, вы воспользуетесь его снисхождением, не так ли?

– Это нелегко… и притом же аббат Сен-Сирен в своей книге…

– Ах, боже мой, да начинайте же ваш рассказ! – проговорила с нетерпением герцогиня.

Собеседницы придвинули кресла ближе друг к другу; герцогиня протянула к камину ноги, поправила подушки, уселась в них еще глубже, расположилась удобнее, чтобы слушать, и д’Отфор продолжала:

– Вы помните, конечно, тот день, когда король, о котором думали, что он отправился на охоту в Версаль, показался вдруг со своими мушкетерами в Сент-Антуанском предместье? Королева узнала об этом уже поздно вечером, при отходе ко сну; и дежурная камер-фрейлина, не окончив еще расчесывать ей волосы, ибо голова королевы завита редкими фестонами кругом и напудрена…

– Да разве королева переменила прическу?! – Герцогиня даже немного приподнялась в кресле.

– Переменила – вот уже восемь месяцев и две недели, как носит букли, – отвечала, улыбаясь, д’Отфор, удивленная тем, что немолодая ее подруга, давно оставившая двор, принимает столь живое участие в переменах, происходящих в моде, – ведь они всегда, как и в наше время, были так часты и неуловимы.

– Заканчивайте же ваш рассказ, моя милая! – И герцогиня, как бы несколько устыдившись своего движения, приняла прежнюю позу.

– Наконец все разъехались, кроме фрейлины Шемеро и меня. Королева, оставшись с нами, могла откровенно говорить о том, что ее занимало. Разговор шел о посещении королем Благовещенского монастыря, но ее величество была против обыкновения скучна, – может быть, из-за новых неприятностей, причиненных ей кардиналом, или погода на нее действовала: шел проливной дождь.