Шрифт:
– Тебя как зовут?
– Генрих д’Эскар де Сен-Бонне, синьор Сент-Ибаль!
– Гм, синьор! – повторил с насмешкой пристав. – Дворянин вроде Готье-Гаргиля, не правда ли? Шутник ты эдакий! Нет нужды, все равно! Вы скажете про себя вернее, когда вас засадят в тюрьму. А твое имя как, неуклюжий?
– Людовик д’Астарак, виконт де Фантрайль, недоучка!
– Хорошо, потом… ну, ты, смельчак! Вишь все какие именитые! Говори же свое имя!
– Франциск де Поль де Клермон, маркиз Монгла!
– О! Далее.
– Я – Леон Потье, маркиз де Жевр!
– Так, теперь уже и маркизы пошли! – пожал плечами комиссар. – Да что это вы, молодцы! Разве мы здесь для того, чтобы выказывать себя один перед другим? Какой жалкий маскарад! А вы, – прибавил он, обращаясь к следующему, – пари держу, что вы герцог.
– Именно так: Роже дю Плесси, герцог Лианкур!
– А я герцог Рандо, наследный принц Бухский, маркиз Сенесей, граф Беножский и Флейский!
– Я герцог ла Рошфуко, принц Марсильяк, маркиз Гершвиль, граф де ла Рош-Гюион барон де Вертёль!
Еще один, гордо подняв голову и приняв театральную позу, отвечал так:
Королем быть не могу,Принцем не хочу.Я – Роган!– Как, Фонтене де Роган-Роган?!
Бедный комиссар пришел в немалое удивление: до его недоверчивого слуха доходили знатнейшие фамилии в королевстве, и он дивился одному – как этим господам удается безошибочно произносить титулы и звания известнейших особ во Франции, и ни разу не оговориться…
По мере того как узнавал имена этих людей, с которыми имел теперь дело, он убеждался в ошибочности своего мнения о них; в наружности их, хоть они и изнурены кутежом, равно, в изысканности одежды, чаще темных цветов, было нечто благородное, доказывавшее знатность происхождения. Сомнения его исчезли, когда в числе буянов он обнаружил одного из тех, кого знал в лицо.
– О, в самом деле, – воскликнул он, – вот настоящий герцог!
– Да, герцог ла Ферте-Сенектер, маркиз де Сен-Поль и де Шатонёф, виконт де Лестранж и де Шейлан, барон де Булонь и де Прива, владелец де Сен-Марсаля, Линьи, Дангу, Преси и других земель! – отвечал сын вдовствующей герцогини.
– Так позвольте же мне доложить вам, господин герцог, – полицейский пристав низко поклонился, – что ваша матушка, герцогиня ла Ферте, сама изволила распорядиться послать за мной… и конечно, я не знал, что она звала меня для того, чтобы арестовать вас…
Громкий смех был ответом на последние слова пристава.
– Извините, милостивые государи, – продолжал комиссар, сняв, как бы в знак почтения, шляпу и машинально поворачивая ее в руках – надо соблюсти достоинство перед столь знатным обществом, – извините! Но в этом деле есть два весьма важных обстоятельства. Во-первых, преступление политическое – вследствие слышанной мной песни; во-вторых, преступление гражданское – по причине шума, производимого в такую позднюю пору! Последнее обстоятельство мы можем, впрочем, оставить и так – от него пострадали одни только простолюдины, лишились покоя и сна… а вы, по вашему званию и по вашим титулам, несравненно выше простолюдинов.
Хотел прибавить «по вашим добродетелям», но остановился вовремя и перешел к другому пункту:
– Что касается первого преступления – я говорю, господа, о той песне, которую вы при мне пели, – то оно чисто политическое, мне нельзя не признать его таковым. В ней затронуты равным образом его высокопреосвященство господин кардинал, король, его королевское высочество и королева-мать, которые столько же выше вас, сколько вы выше простолюдинов. Я могу также считать папу и иностранные державы – о них тоже упоминается в песне. В этом случае мне нельзя не исполнить возложенной на меня обязанности; я должен поступить сурово, по закону, и я это сделаю.
– Вы не смеете! – сказал гордо Марильяк.
– Смею! – с живостью возразил комиссар, сделав энергичное движение и с важностью надев на голову шляпу.
– Он не осмелится! – отозвался тот же голос.
– Осмелится! – не согласился другой.
В двух рядах, стоявших один против другого у кровати Великого Гедеона, только и слышалось: «Он осмелится! Он не осмелится!» – среди восторгов безумного веселья.
– Я исполню свой долг, господа… – снова начал пристав, оскорбляемый насмешками, – моя обязанность – установить автора этой непристойной, гадкой песни!
– «Гадкой песни»! – вскричал человек в испанском плаще, тот самый, который так вежливо ввел комиссара в комнату. – Уж не такой гадкой, как твоя физиономия, господин приказный! Песня отличная, чудесная, а в доказательство скажу, что автор ее – я сам! Я, Винсент де Вуатюр, глава поэтов, принц поэтов и поэт принцев, маркиз… де Попокампеш… и владетель незримых островов Алкивиадских! Я тоже не прочь приписывать себе титулы!
– Владетель Алкивиадских островов… пусть так, хорошо! – повторил комиссар, довольный, что располагает теперь каким-то именем автора песни. – Итак, сударь, вам должно отправляться в тюрьму, и тотчас же! В товариществе с этим негодяем, который валяется вон там, на постели, полураздетый, без всякого уважения к благородному обществу, в котором находится, как и к моему званию. Он первый запел песню – он за всех и ответит… Надо же мне наконец кого-нибудь арестовать! Ну-ка, господин Гедеон, оденьтесь, и поедем! Без сомнения, ему поспособствует кто-нибудь из вас, милостивые государи?