Ещё один дворовый погиб, сунувшись в пылающую горницу выручать хозяина. Он бы, может, и выручил если не живого барина, так хотя бы его тело, да, на беду, в это самое время взорвалось зелие, сиречь порох, хранимый Андреем Савельевичем в малом чуланчике при опочивальне для заряжания пищали. Огненный шар, со страшным громом и треском вырвавшись из двери, ударил храбреца в лицо, охватил со всех сторон и проглотил в мгновение ока, после чего дом занялся так споро да дружно, будто только того и ждал.

На том рассказ Матвея, можно считать, и кончился. Те, кто уцелел из немногочисленной дворни, вместе с набежавшими из деревни мужиками пытались потушить огонь, но тщетно: брёвна были сухие, пламя успело набрать силу, и, поплескав в него водой из вёдер да кадушек, мужики вынужденно отступили, дабы самим не зажариться живьём в этом пекле. Отстоять удалось только частокол, да и то не весь; всё иное — и конюшня, и амбар, и баня, и прочие надворные постройки — сгорело дотла. Лошадей вывели, остальное пошло прахом, и средь иного — оставшийся от прошлогоднего урожая хлеб, коим в случае недорода можно было б худо-бедно прокормиться самим и поддержать самые бедные крестьянские семьи.

Впрочем, хлеб Никиту сейчас беспокоил в самую последнюю очередь. В который уж раз на протяжении этого нелёгкого часа, одолев необоримое желание просто сесть на землю и молча сидеть, глядя, как шевелится кругом волнуемая ветром трава, он стал расспрашивать, не видал ли кто на деревне или где поблизости пришлого человека. Такого никто не видал; тогда Никита вдруг вспомнил странника, коего встретил на лесной дороге, и тот непонятный ужас, который испытал при виде его. Вспомнил он и брошенную страннику монетку, и непонятный звериный взгляд, коим тот окинул его на прощанье. Конечно, тот лесной человек мог и не иметь отношения к пожару, однако Никита сердцем чуял: он! Он это, окаянный, боле некому. Отплатил, стало быть, за оказанную милость… Истинно зверь лесной!

Больным, ломающимся от горя голосом он описал мужикам встреченного в лесу человека. Ключник подтвердил, что подпаливший барский дом тать, ежели подумать, был на него похож: зело космат да грязен, одет в лохмотья, коими и юродивый на паперти побрезговал бы, а вместо носа не то дыра, не то и впрямь какая-то тряпица. Ему-то, Матвею, в потёмках да с перепугу почудилось, будто нос у вора просто вымазан сажею, однако теперь, когда барин сказал про повязку, он почти уверен: точно, повязка то и была.

Никита приказал собирать погоню — садиться мужикам на коней, оружие брать, какое найдётся, хоть бы и рогатины, и шарить по округе до тех пор, пока злодей не сыщется. Времени прошло, конечно, немало, но пешком он далеко уйти не мог, а верней всего, сыскал себе в лесу какую-никакую берлогу, в неё залёг и ждёт наступления темноты, чтоб воровским манером бежать подальше от мест, где ему, татю, не сносить головы.

Староста кинулся распоряжаться. Никита полез в седло, зная, что не успокоится, пока не сыщет лиходея и не притащит его на верёвке в деревню, чтобы тут, на виду у соседей и вдов тех, кого он порешил нынче ночью, вздёрнуть на первом попавшемся суку. Сунул ногу в стремя, взялся руками за седельную луку да и рухнул коню под ноги — сомлел.

Очнулся здесь, на лавке, и не вдруг понял, где находится. Потом увидел знакомую молодуху, что, опасливо косясь на него, на цыпочках прошла мимо с каким-то укутанным в полотенце горшком, вспомнил, кто она такая, и сообразил, что лежит в избе у деревенского старосты. Полежал ещё немного, потом сел. Хотел встать, да сил не было, ровно, пока он без памяти валялся, его упырь сосал. Так и сидел, опустив лицо в ладони, — думал, как дальше жить. Хоть бы в самом деле пособил княжич Ярослав в государеву службу поступить! Уехал бы куда глаза глядят, чем дальше, тем лучше — хоть в порубежье, где Егорка Хлопушин сгинул. Оставил бы всё здесь на старосту да и поехал себе… Там, вдалеке, авось не так больно будет.

В сенях стукнула дверь, негромко забубнил мужской голос. После скрипнула половица; Никита понял, что не один, и поднял голову.

На пороге стоял Степан Лаптев, что с своей плотницкой артелью с полудня копошился на пепелище, разбирая, растаскивая баграми и заливая водой шипящие, исходящие горьким дымом головни. Лицо закопчённое, рубаха и порты в саже да подпалинах, борода и волосы тоже малость обгорели — видно, что, себя не жалея, лез в самый жар.

Постоял, сминая огромными ладонями шапку; после, спохватившись, коротко, неловко поклонился, будто петух зерно клюнул.

— Что? — нашёл в себе силы спросить Никита.

— Андрея Савельича нашли, — глядя в пол, сообщил старый приятель.

Никита вскинулся с лавки, охваченный внезапно нахлынувшей надеждой, но, заглянув в лицо Степану, медленно опустился на место.

— Пойдём-ка, Никита Андреевич, на волю, — сказал Степан. — Потолковать надобно, — он покосился через плечо в сени, где шушукались и скрипели половицами бабы, — с глазу на глаз.

— Ну что там ещё, — вяло отмахнулся Никита.

— Надобно, барин, — твёрдо повторил Степан, и, против воли повинуясь этой нежданной твёрдости в голосе холопа, Никита встал и пошёл за ним вон из избы, на вольный воздух.