В один "прекрасный" день Ванька был сослан на ви­ноградник окончательно, и мы совсем перестали видеть­ся. Я не смогла даже попрощаться с ним, хотя успела уже сесть в седло. Хозяин коня все-таки разрешил мне на нем покататься.

Казачье седло снабжено мягкими кожаными поду­шками, сидеть в нем оказалось удобно, только стремена, конечно, пришлось подтянуть покороче. Сидеть было вы­соко, а ехать быстро очень тряско, но я смогла ощутить то бесконечное счастье, которое дает единение с конем, и, возвращаясь домой, несла его в себе, стараясь не рас­плескать.

Каждый раз, подходя к повороту улицы, где жил Вань­кин хозяин, я вглядывалась вдаль, не мелькнет ли вдали темно-коричневая фигурка? Но она не появлялась. Вань­ка был далеко.

Отплясав на выпуском вечере, на следующий день я уже спускалась по трапу адлеровского самолета и вдыха­ла питерский воздух. И поняла: я дома. Абхазия оказалась только перевалочным пунктом на моем жизненном марш­руте. Родиной был Ленинград. Перед отъездом я изрядно удивила отца:

– - Помогать мне не нужно. Сама справлюсь. Больше не хочу есть твой хлеб, буду зарабатывать свой.

Г Л А В А 2

Ленинград встретил меня влажным холодом. Лето в тот год было удивительно холодным. Низкое свинцо­вое небо, Нева цвета мокрого асфальта и для контраста -- бирюзовое здание филологического факультета, точ­но дорогая брошка на сиротском платье. Неделями шли дожди. А когда их не было, с неба все равно сочилась про­тивная морось. Каждый день всего плюс четырнадцать-шестнадцать. Я постоянно мерзла и куталась в теплую кофту.

А конкурс аттестатов действительно отменили! Те­перь можно подавать документы в любой ВУЗ. Красота!

На ум пришли туманные слова ангела. Выходит, прав был Рафаил. Моя отчаянная война с Плюмбой оказалась совершенно напрасной. Или нет, не такой уж напрасной, в результате я приобрела не очень пока понятный опыт. Опыт борьбы и достижения результата. Родители, как бы сильно я ни старалась, неизменно были мной недоволь­ны. А тут у меня получилось! Получилось! Свобода!

Документы были поданы на английское отделение филологического факультета ЛГУ, на дневное. На экзаме­нах я провалилась. Затем поступала туда же на вечернее, и снова провалилась. Качество обучения языкам в сель­ской школе не шло ни в какое сравнение с уровнем подго­товки абитуриентов из языковых спецшкол Ленинграда. И я пошла на подготовительное отделение.

Приходя туда на занятия, я каждый раз открывала тя­желые дубовые двери филфака и благоговейно думала:

– - Я буду ЗДЕСЬ учиться.

У меня появились репетиторы -- преподаватели уни­верситета, которые точно знали, что от меня потребуется

на вступительных экзаменах. Самая колоритная -- Ма­рина Андреевна -- сухопарая пожилая женщина, похо­жая на маленькую суетливую птичку. Она не выговарива­ла, наверное, добрую половину букв алфавита и забавля­ла учеников сентенцией:

– - Бавыфни, бавыфни! Вот ефли вы неудацно выдите замуф, то вы мовете вазвестифь. Но ефли вы пофтупите в инфтитут, а не унивефситет -- вы с вафим дипвомом уфе никуда не вазведетесь!

Но за право открывать эти двери в качестве студент­ки надо было еще побороться. Я устроилась лаборанткой на кафедру в Институт повышения квалификации пре­подавателей общественных наук при ЛГУ. Точнее, сте­клографисткой. Мало кто помнит, что был такой множи­тельный прибор -- стеклограф, прообраз современного ксерокса. Огромная махина. Сам прибор давно списали, а должность осталась. Традиционно ее занимали такие как я горе-абитуриенты. Работа непыльная Я изредка пе­чатала на машинке расписание лекций и авторефераты, пила чай с коллегами, такими же праздными, как и я, а в основное время, конечно, мечтала о лошадях. Пока только мечтала -- надо было зарабатывать на жизнь. Ра­бота находилась далеко от моего "спального" района, и домой я попадала около восьми, выходные уходили на решение бытовых проблем -- стирка, уборка, беготня по магазинам.

Я боялась второй год подряд провалиться на англий­ское отделение и подала документы на польское, куда был меньше конкурс. На этот раз у меня все получилось, и к родителям я поехала в августе уже в новом качестве -- полноправной студенткой филологического факультета. В Абхазии меня ждало сильнейшее разочарование -- мои журналы "Коневодство и конный спорт" за 7 лет, аккурат­но сложенные перед отъездом, оказались "прочитанны­ми" моими младшими сестрами. Уцелело всего несколь­ко страниц. Это было так неблагодарно с их стороны! Я

заботилась о них, ночей не спала, кашей кормила, носы подтирала...

Рыдая, я собирала то, что осталось от моих сокровищ. Мама лишь пожимала плечами:

– - Надо было сразу забирать с собой.

Уезжая тогда, я тащила толстенные словари, которые позарез были нужны для учебы, и маме это обстоятель­ство было известно. Но она не выносила детского пла­ча и готова была дать им что угодно, лишь бы девочки молчали. Журнал с девочкой Оксаной, едущей испанским шагом, я так и не нашла...