Возможно, я один знал, чего стоила эта иллюзорная легкость, и как именно давались Маше все ее колдовские произведения. То, что вывело ее на художественный путь, девушка рассказала мне сначала по секрету, но позже печать молчания была снята с моих уст, и ныне ничего уже не держит. Случилось так, что в какой-то момент пристала к Маше художественная зараза, а это, как всем хорошо известно, уже тяжелый случай и никакому лечению не подлежит. Собственно, заразил ее один немолодой преподаватель живописи, с внешностью и манерами булгаковского Воланда. После его курсов Маша научилась работать удивительно быстро и качественно, но сначала известность и удача обходили ее стороной. Закончив художественный академический институт, — знаменитую «Репу», — она сидела без денег, продавала свои работы на канале Грибоедова и прочих питерских развалах, но без особого успеха. Временами девушка просто бедствовала. Иногда, правда, ей везло. Так ее работы как-то использовались для оформления обложек разных фантастических книг в жанре антиутопии, но это было крайне нерегулярно и редко. Тогда я и купил у нее пять картин за очень даже приличные, по тем временам, деньги. Потом было много чего разного, и обстоятельства сложились так, что мы стали жить в одной квартире, а спать в общей постели.

В какую-то из тех далеких пятниц я решил свалить с работы пораньше, сразу после обеда — предвиделись потрясающие планы на остаток дня и последующие выходные. По дороге купил пару бутылок неплохого вина, хороший тортик и всякой иной еды, с тайным намереньем уже не выходить из дома как минимум двое суток. В ту пору я серьезно полагал, что наиболее ценная вещь, что вообще возможно подарить близкому человеку, — собственное время, ведь потом никогда уже не получится его вернуть.

Уже с лестничной площадки из-за нужной мне двери слышался такой ужасающий визг, что сначала подумалось, будто в квартире кого-то режут заживо или жестоко истязают. Ничего подобного! Стоило распахнуть дверь и влететь в комнату, звуки прекратились. Мария, широко расставив свои эффектные ноги, стояла босиком у холста с кистью в одной руке и палитрой в другой. Одета художница была исключительно в коротенький распахнутый спереди синий сатиновый халатик без пуговиц, разноцветно перемазанный красками. Прежде я не видел ее за работой.

— Ух, и напугала ты меня! — банально заявил я. — Думал, пытают кого-то.

— Никогда больше так не далей, слышишь! — возмущенно вскричала девушка, запахивая свой кургузый халат.

— Что не делать? Почему никогда?

— Не приходи без предупреждения, когда работаю! — верещала художница. — Просила же! Звонить надо было!

Ее голос мне тогда очень не понравился. В нем слышались визгливые и скандальные тона. Но девушка действительно об этом просила, а я забыл. Вернее, посчитал чем-то не особо важным, как нечто малосущественное и не очень серьезное. Ну, не позвонил, и что? К тому же во время работы Маша не подходила к телефону, а чаще всего просто выключала.

— Соседка снизу жаловалась на шум. Как-то вместе в лифте ехали, так она все уши прожужжала, что мешаем ей. Участковому менту хочет заявление написать, думает, мы тут черт знает чем занимаемся.

— А мы и занимаемся, разве нет? — нервно хихикнула Маша. Все-таки она быстро успокаивалась, и смена ее настроения меня всегда поражала. — Но когда работаю, ты все-таки лучше куда-нибудь уходи, ладно? Или не приходи. Этот процесс нельзя никому видеть, кроме меня, конечно. А соседи… — да, засада полная. В Питере мне пришлось звукоизолирующими панелями все обклеивать, пока мастерскую на даче не оборудовала. Ну, ты знаешь. А теперь и этого у меня уже нет… Все, сегодня ничего уже не получится. Новую работу надо на одном дыхании писать, иначе какая-то лажа выходит и фигня абсолютная. А жаль, хорошая задумка была…

Пока она говорила, я смотрел на незаконченное полотно. Там была прописана стена деревенского или дачного дома изнутри с распахнутой дверью куда-то вовне. Площадь холста, отведенная под дверной проем, занимала большую часть будущей картины. Там белел только девственный грунт: кисть еще не соприкасалась с основой.

— Осваиваешь новую тему? — спросил я, чтобы снять возникшую неловкость: сильно замучила совесть, что своим неожиданным приходом сорвал хорошую интересную работу.

— Пыталась. Если бы не ты, сегодня бы закончила. А так — не знаю, что теперь получится. Ничего, наверное.

Работала Маша чрезвычайно быстро. Картина за один день — такое для нее было нормой, причем качество поражало. Никто бы не поверил, что всего за сутки… Все свои самые сильные картины она писала за раз. Если иногда приходилось работу прерывать, то, по ее собственному мнению, получалось плохо. Вернее, совсем не получалось, по ее же словам. Не мне судить — художественный критик из меня еще тот.

— Ну не сердись на меня, не надо. Больше не буду, — лживо сказал я, подошел сзади и крепко обнял свою подругу. В ту пору мы переживали период романтических и бурных отношений.

Мы стояли около зеркала, и только тут я заметил, что девушка вся какая-то бледная, мелко дрожит, и сердце у нее бьется сильно-сильно и часто, словно после спринтерской дистанции.

— Слушай, как ты это выдерживаешь? — удивился я. — На тебе же лица нет… да вообще…

— Что вообще? На тахикардию мою не обращай внимания, сейчас пройдет. Выдерживаю вот. Если бы не ты, открылось бы второе дыхание, потом третье, и все успела бы. Не впервой. А теперь… Это как в сексе — если прервать раньше времени, может настроение пропасть. Или как оно там… вдохновение, что ли… Останется только ощущение неудавшегося оргазма.

Незадолго до этого Маша вляпалась в странную и очень несимпатичную историю, была обманута лучшей своей подругой и почти утратила остатки веры в человечество. Я пытался, как мог, расшевелить ее, но без особого успеха. Причем даже ее любимое занятие живописью не очень спасало. В результате девушка решила поверить какому-то популярному психологу и занялась трудным и новым делом — стала учить разговорный английский по интенсивной методике. Она ходила с плеером и наушниками, откуда что-то доносилось, слышались какие-то иноязычные речитативы, а сама она что-то бубнила себе под нос.