— Верно, ваше благородие, — виновато отвечал мужичонка. — Но вот и я Бусел, у нас тут, считай, полвески [95] Буслов.

— Открой рот, — сказал Пётр, подступая к мужику. — Да шире, шире. Вот так. Павел, посвети ближе.

Денщик схватил свечу, поднёс к разинутому рту мужика, из которого несло таким духом, что приходилось отворачиваться. Но Пётр низко наклонился, всунул в рот лопаточку, постучал по зубу.

— Ага. Вот этот, кажись.

— Агы-гы, — затряс головой Ясь.

Пётр отложил лопаточку, засунул в рот мужику два пальца, дабы проверить зубы на крепость. Попробовал покачать все в отдельности. Сильнее всех качался больной зуб.

— Сейчас выдернем, и болеть перестанет, — сказал он и, вытерев руки полотенцем, полез опять в аптечку.

— Дай бы Бог, ваше благородие, — заговорил жалобно Ясь. — Так измучился, что, кажись, и челюсть бы всю выдернул. Три ночи сна ни в одном глазу.

— Павел, свети опять, — приказал Пётр денщику и стал накладывать на зуб щипцы. Наложил, взял левой рукой мужика за лоб, прихватив вместе с носом.

— Ну держись, Бусел.

И дёрнул вроде бы не сильно, но вытащил больной зуб.

— Вот. Возьми на память.

Мужик закрыл рот, взялся по привычке за щёку, сидел тихо, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Ну как? — спросил Пётр.

— Вроде стихат, — отвечал Ясь, ещё не смея верить в избавление от боли.

Пётр опять повернулся к аптечке, в крохотный стаканчик налил жидкости.

— На-ка выпей.

Мужик послушно опрокинул стаканчик в рот и выпучил глаза. Закашлялся.

— Спиритус, — сказал Пётр, убирая всё в аптечку. — Теперь за все ночи отоспишься, Ясь.

— Ой, спасибо, ваше благородие, — начал благодарить Бусел. — За кого ж мне теперь молиться-то? Радость-то какая! А?

— Молись за Петра Михайлова, — усмехнулся денщик и схватил уже закрытую Петром аптечку.

— Ваш благородие, коли ты лекарь, не глянешь ли жёнку мою? — попросил Бусел, видимо расхрабрившись от хмельного.

— Где она?

— Да там же, в сенцах за завеской.

— Пойдём посмотрим. Павел, захвати свечей.

В сенцах Петру пришлось пригибаться, слишком низкими они для него оказались. Он прошёл за дерюжную занавеску, там на деревянной кровати лежала измождённая, больная женщина.

— Это лекарь, Марыся, — сказал Бусел, выглядывая из-за Петра. — Скажи ему, что у тебя болит.

Пётр присел на край ложа, взял руку женщины, потрогал её влажный лоб. Подумал: «Никак, лихорадка».

— Я оставлю для неё порошков, — сказал он Ясю. — А есть вари ей овсяную кашу и кисель овсяный. Овёс-то есть у тебя?

— Нету, ваше благородие, но я выменяю в соседней веске.

Павлу опять пришлось открывать аптечку. Пётр достал пачку порошков, отдал Буслу.

— Вот, пусть пьёт перед едой.

В это время в сенцы заглянул драгунский сотник.

— Господин капитан, кони засёдланы. Можно ехать.

— Сейчас едем, — отвечал Пётр. Ещё раз притронулся ко лбу больной и поднялся. — Так понял? Корми овсянкой бабу.

— Но она же плохо ест, ваше благородие.

— Рви конотоп, суши и пои отваром. — И, пригнувшись, чтоб не задеть головой об обрешётку потолка, Пётр вышел из сенок.

Бусел хотел схватить руку его благородия, чтобы поцеловать за такую заботу и милость, но не успел. Уже опьянел мужик. Вышел во двор и, стоя тут же у двери, шептал слова благодарности и кланялся, кланялся постояльцам, пока все не съехали со двора во главе с долговязым капитаном-лекарем.

Как ни спешил Пётр к первому бою, но опоздал к нему. Реляцию о нём получил в пути.

— Кто писал? — спросил посыльного, разрывая пакет.

— Граф Шереметев и князь Меншиков, ваше величество.

«Раз вдвоём одну бумагу сочиняли, значит, помирились два медведя в одной берлоге, — подумал Пётр. — Дай-то Бог».

А рассорились светлейший князь с графом из-за кавалерии. Меншиков, командуя ею, желал полностью отделиться от пехоты и наносить удары неприятелю с тыла самостоятельно. Шереметев считал такое разделение опасным, ибо сие оставляло пехоту без прикрытия. Сыр-бор разгорелся до того, что Шереметев стал грозиться отставкой.